Телемак - Франсуа Фенелон

Помнишь ли ты, как однажды она была призвана к Идоменею? Пришла с потупленным взором, с длинным с чела покрывалом. Царь хотел тогда строго наказать одного из служителей. Она старалась смягчить его сердце, сперва разделила его огорчение, мало-помалу затем успокоила его, сказала все, что могла, к извинению несчастного, и, не показывая царю его запальчивости, внушила ему чувства справедливости и сострадания. Не с большей кротостью Фетида, лелея старого Нерея, смиряет разъяренные волны. Как теперь она владеет лирой, когда играет на ней нежные песни, так некогда будет владеть сердцем мужа, не присваивая себе никакой власти, не гордясь красотой. Одним словом, Телемак, любовь твоя к ней справедлива, боги предназначают тебе Антиопу, ты любишь без ослепления. Остается тебе ожидать, пока можешь получить ее руку через Улисса. Я рад, что ты не открылся ей в привязанности. Если бы ты пошел кривыми путями, она отвергла бы твое предложение и потеряла бы все к тебе уважение. Сама она никогда никому не даст слова, пойдет за того, кого отец изберет, но никогда не пойдет за человека, в котором нет страха божия и кто не соблюдает приличия. Примечаешь ли ты, что она, со времени возвращения твоего, еще реже показывается, глаз не поднимет. Ей известны все твои успехи на войне, и род твой, и все твои странствования, и все то, чем боги одарили тебя: от того самого такая в ней скромность. Возвратимся в Итаку, любезный Телемак. Остается мне последний труд – привести тебя к отцу и найти тебе жену, достойную золотого века. Будь она пастушкой в холодной Алгиде, а не дочерью царя салентского – все ты будешь стократно ею счастлив.

Книга двадцать третья

Идоменей всеми средствами старается удержать Телемака в Саленте.

Телемак на охоте спасает жизнь Антиопе, побеждает чувства своего сердца, отправляется в отечество.

Идоменей, боясь и подумать о разлуке с Ментором и Телемаком, отдалял ее под разными видами: говорил Ментору, что не мог без него решить спора между Диафаном, жрецом Юпитера-хранителя, и Гелиодором, жрецом Аполлоновым, о предсказаниях по полету птиц и по внутренностям приносимых в жертву животных.

– Нет нужды тебе мешаться в дела духовные, – отвечал ему Ментор. – Предоставь разрешение этих вопросов этрурянам. У них в руках предания древнейших прорицалищ, они известны вдохновением, даром изъяснять волю богов. Со своей стороны старайся только подавлять такие распри в самом начале. Не показывай ни пристрастия, ни предубеждения, ограничивайся утверждением сделанных постановлений. Царь обязан покоряться уставам веры и никогда не должен дозволять себе никакой в них перемены. Вера от богов, она выше царя. Царь, мешаясь в дела веры, стеснит ее вместо покровительства. Если он примет на себя звание судьи в духовных делах, то по могуществу его, с одной, а по слабости прочих, с другой стороны, все может подвергнуться опасности изменений по его воле. Оставь друзьям богов полную свободу в разрешении подобных вопросов и ограничивайся укрощением непослушных произнесенному ими суду.

Потом он объяснял Ментору затруднительное свое положение от большого числа тяжб между частными лицами, требовавшими скорого разрешения.

– Разрешай случаи новые, – отвечал ему Ментор, – где речь идет о правилах общих или о пояснении законов, но никогда не принимай на себя суда в частных делах: не отобьешься от них, будешь судьей один во всем царстве, подвластные судьи тогда бесполезны, задавлен будешь частными распрями, они отвлекут тебя от важных предметов и, невзирая на то, сил у тебя не достанет на разбор всех мелких споров. Опасайся впасть в такую запутанность. Отсылай дела между частными лицами в суды, для того учрежденные, а сам делай то, в чем заменить тебя никто не может, исполнишь тогда истинные царские обязанности.

– Брачные союзы также приводят меня в затруднение, – продолжал Идоменей. – Сыновья знатных отцов, бывшие со мной в походах, потеряв на службе все достояние, взамен утраченного хотели бы жениться на богатых невестах. Я мог бы одним словом доставить им возмездие.

– Это действительно стоило бы тебе одного слова, – отвечал Ментор, – но как дорого стоило бы тебе одно это слово! Захочешь ли ты отнять у отцов, у матерей свободу и утешение избирать дочерям мужей, а себе в лице их наследников? Всякое семейство тогда было бы в рабском стеснении, пала бы на тебя вся ответственность за семейные несчастья. И без этой горести довольно скорбей в супружестве. Надобны награды за верную службу? Есть на то ненаселенные земли, достоинства, почести, соразмерные заслугам и званию каждого. Нужно более? Употребляй на то остатки своих собственных доходов, но не плати своих долгов богатыми невестами против воли родителей.

Идоменей перешел к другому предмету.

– Сибариты, – говорил он, – жалуются, будто мы захватили их землю и отдали ее в виде степи призванным нами сюда чужеземцам. Уступить ли мне этому племени? Притязаниям конца не будет.

– Равно было бы несправедливо верить сибаритам ли или тебе в собственном деле, – сказал Ментор.

– Кому же верить? – возразил Идоменей.

– Ни той, ни другой стороне, – отвечал Ментор, – а надлежит обратиться к посредничеству соседнего народа, к обеим сторонам беспристрастного. Таковы синонтинцы: они не могут иметь видов, противных вашим выгодам.

– Но неужели я должен отдать себя на суд посредника? – говорил Идоменей. – Я царь, царю ли покоряться суду чужеземцев даже о пространстве своих владений?

– По столь твердому голосу надлежит полагать, что ты считаешь право свое верным. Но и сибариты не отступают от своих требований, утверждая также свое право. Такое несогласие мнений может быть разрешено одним из двух способов: избранным взаимно посредником или оружием, тут нет середины. Представь себе общество без суда и расправы, где каждое семейство было бы властно решать споры с соседями наглым самоуправством: ты пожалел бы о бедствии такого народа и с содроганием смотрел бы на смуты, раздор, вражду между семействами. С меньшим ли ужасом боги взирали бы на род человеческий, если бы каждый народ, – семейство великого общества, – считал себя вправе разрешать насилием споры с соседними народами? Частный человек может спокойно владеть своим полем, достоянием предков, под кровом законов и власти, но был бы строго наказан как нарушитель благоустройства, если бы захотел, в случае распри с соседом, ограждать свою собственность вооруженной рукой. Думаешь ли ты, что царь властен защищать свое право тотчас с мечом в руке без всех мер убеждения и кротости? Для царей, между которыми речь идет о государствах, справедливость не должна ли быть еще священнее, чем для семейств, между которыми споры о нивах? Тот несправедлив, похититель, кто завладеет чужим участком земли, а тот прав и герой, кто присвоит себе целую область? Если предубеждение, обман, ослепление нередки в частных распрях, то как должно бояться обмана и ослепления в важных делах государственных?

Можно ли полагаться там на свой собственный суд, где столько причин не доверять себе? Считаться со своей собственной прозорливостью в таких случаях, где нередко погрешность одного влечет за собой пагубные надолго последствия? Плодами пристрастия в притязаниях бывали истощение царств, голод, кровопролитие, опустошение, растление нравов – горькая чаша, которую иногда отдаленнейшие потомки еще допивали. Царь, всегда окруженный льстецами, не должен лив таких случаях еще более опасаться льстивых и ложных внушений? Но, отдав предмет возникшего спора на суд посредника, огласив тогда же все основания своего права, он покажет тем любовь к справедливости, умеренность, добрую веру. Приговор посредника не предполагает слепой покорности, место ее заступает личное к нему уважение. Он не произносит суда самовластного, но убеждает, и по советам его не та, так другая сторона жертвует частью выгод ради покоя и мира Когда же война возгорится, невзирая на все попечения царя о сохранении мира, то он будет иметь на своей стороне, по крайней мере, свидетельство совести, утешение от соседей, а боги – его поборники.

Царь, убежденный рассуждением мудрого старца, согласился на посредничество синонтинцев.

После всех безуспешных опытов удержать своих друзей в Саленте Идоменей решился прибегнуть к иному сильнейшему средству. Любовь сына Улиссова к его дочери не была для него тайной, он надеялся обезоружить его этой страстью и для того неоднократно заставлял Антиопу петь на торжественных празднествах. Она повиновалась, но с робкой скромностью, с таким прискорбием, что нельзя было не видеть страдания сердца ее, он даже уговаривал ее воспеть победу над Адрастом и дониянами, но она никак не могла решиться петь хвалу Телемаку, со смиренным почтением извинялась перед отцом, и он не принуждал ее. Голос ее, сладкий и трогательный, входил в душу сына Улиссова, завораживал его. Идоменей не спускал с него глаз и тешился его замешательством. Но Телемак не показывал и вида, что проникал в его мысли. Сердце его в таких случаях невольно принимало сильные впечатления, но разум в нем владел чувством. Он был уже не тот Телемак, которого прежде мучительная страсть держала в плену на острове у Калипсо – пение Антиопы слушал он с глубоким молчанием, но, как только она переставала петь, тотчас заводил речь о посторонних предметах.