Осенний Донжуан - Наталия Гуревич

Полина размышляла главным образом о том чудесном факте, что Чуча, оказывается, собирается замуж за кого-то из общих знакомых. Правда, среди общих знакомых набралось бы десятка два напрочь забытых всеми имен. Мало ли кого Чуча встретила после десяти лет разлуки… Что касается лучшего в жизни Полины мужчины, - она не собиралась всерьез обсуждать эту тему. Хотя бы потому, что понятия не имела, а был ли лучший.

Увлечения у Полины случались. Время от времени. Большей частью это были увлечения из серии ее детских предзасыпательных мечтаний: какой-нибудь постельный кабальеро впечатлит ее чем-нибудь, нежностью особой или пылкостью, и она потом недельку о нем мечтает. Но ничего вполовину такого же сильного, как чувство к Анатолию, долго не приходило.

Память об Анатоле жгла Полину три года. Хоть после первой сессии она и приходила на факультет не чаще четырех раз в месяц, совсем избежать встреч с властителем дум было невозможно, а каждая встреча обдавала Полину, как из ушата, свеженькой порцией тоски, желания и оскорбленного самолюбия. И неизвестно, как долго бы это продолжалось еще, но в начале третьего курса Анатолий вдруг бросил учебу и совсем исчез из поля зрения, даже слухов об нем не доносилось. Еще год Полина протосковала по инерции. А под осень Анатолий появился снова - пришел восстанавливаться на факультете. Он похудел, в волосах появились седые пряди, а в глазах - выражение смирения. Скоро стали говорить, что год он провел где-то в напряженных духовных поисках. Может, и так, Полина не стала спрашивать его об этом. В первую после разлуки их встречу, пока Полина удивленно взирала, Анатолий, по давней своей традиции, стал щедро отпускать ей комплименты. Сначала Полина поняла, что ее не трогают комплименты, более того, они кажутся ей приземленными и неизобретательными. Потом она осознала, что нет дрожи в коленях, - а раньше всегда была при встречах с Анатолем. И наконец, ей пришлось признать, что лучистость его взгляда и ослепительность улыбки были когда-то кем-то сильно преувеличены. Она отошла от Анатолия страшно сконфуженная: ей никак было не постичь, почему он произвел на нее такое сильное впечатление три года назад. Анатолий же - то ли почувствовал Полинино небрежение и захотел утвердиться в прежнем статусе, то ли действительно нахлынули на него какие-то чувства, - только он крепко взялся за осаду. Полина его не щадила. Смеялась над ним, когда он был смешон, жалела свысока, когда был жалок, указывала на ошибки, когда ошибался. Если же он не допускал промахов, все равно держала на лице выражение немного брезгливой холодности. Ни до, ни после ни с одним мужчиной она не вела себя так. Она переспала с Анатолием походя и равнодушно, чем глубоко оскорбила его; он потом неделю не подходил к Полине. Убедившись, что ни одна жилка в ее организме не вибрирует от присутствия Анатолия, Полина наконец прямо пожелала, чтобы он пошел к чертовой матери. Он пошел со вздохом. А Полина расправила плечи и победительно огляделась кругом. 

Победительные настроения, впрочем, недолго владели ею. Скоро вернулась привычная тоска; если раньше Полина объясняла ее несчастной любовью, то теперь нашлось новое объяснение - отсутствие любви. Полина изнывала и чаще, чем прежде, влюблялась в своих постельных кабальеро, которые почти всегда были персонажами одноразовыми, растворялись в дневном свете, как вампиры. Тем самым они делали недельные влюбленности Полины отдаленно похожими на ее былое чувство к Анатолю, и Полина практически постоянно пребывала в состоянии, приближенном к несчастной любви. Так прошло еще около года.

А потом появился Доктор Глеб. К моменту их первой встречи Полина начала смутно подозревать, что делает что-то не так: время идет, а ей отчего-то все хуже и хуже; не лечит время. Или не успевает залечивать. «Наверное, - подумала Полина, - надо изменить мое поведение с мужчинами. Наверное, надо вернуться к истокам - строгости и воздержанию». Появление Доктора Глеба утвердило ее в этом намерении: при том, что был он далеко не монах, в женщинах легкомыслия не одобрял. Он не отрицал своей принадлежности к распространенному типу мужчин: они проституток не осуждают и временами пользуются их услугами, но никогда на них не женятся. Поскольку Доктор Глеб понравился Полине сразу и очень, она и обратилась вдруг в благовоспитанную строгую девицу, у которой не бывает поцелуя без любви. В этом образе она пережила два или три десятка призывных взглядов, не откликаясь на них. Но Глеб не спешил упасть к ее непорочным ногам, а занимался своими делами: обольщался Чучей, разочаровывался в Чуче, встречался с Леной, расставался с Леной, пьянствовал с однокашниками, рьяно учился, ходил в филармонию, ездил в горы с альпинистами - у него была жизнь, насыщенная интересными и разнообразными занятиями. Видя такое дело, Полина мало-помалу разлилась в прежние свои берега. Если бы Глеб догадался завязать отношения с Полиной в самом начале их знакомства, он получил бы тихую, участливую, верную подругу. Но он пришел, когда Полина вообразила себя Таис Афинской. Так что ему еще повезло, что из их отношений получилась всего лишь индийская драма, а не греческая трагедия - все-таки Полина не была Таис Афинской.

У Полины об этих временах сохранилось два воспоминания. Запомнилось ей яркое апрельское солнце, бравурные ритмы латиноамериканских мелодий, удовольствие от тепла и взглядов прохожих, когда проходила она по улице в день после свидания с Глебом. Она наслаждалась ощущениями от прошедшего и упивалась фантазиями о будущем. Виделось ей, как в следующий раз будет она раскована, как скажет ему повелительно: «Иди сюда, мой Нарцисс»; как он сядет на кровати, прислонившись спиной к стене, а она упадет затылком ему на колени и будет смотреть на его красивые широкие плечи и рельефные руки; как непринужденно будет она смеяться в его объятиях; как уверена будет в себе и в нем. Рисуя себе следующее свидание, Полина напрочь отметала всякую рефлексию. Рефлексии не было места в солнечной картине про любовную аркадию. Там царила гармония эротики и порнографии, бесстыдство было наивностью, мысли думались только самые простые и обязательно про что-нибудь приятное («Какая Полина замечательная девица») или высокое («Божья коровка на зеленой травинке - это прекрасно!»). А главное, мужчина на этой картине пребывает в непрерывном восхищении от женщины, которую он по невероятному счастливому случаю может называть своей.

Другое воспоминание Полины - ожидание, окрашенное всеми цветами тоски, от серой скуки до артериально алого отчаяния. Ожидание начиналось на второй день после свидания с мыслей о том, что на этот раз, кажется, слава Богу, не будет никакого ожидания: ведь уже прошла половина дня, а оно не началось. «Посмотрим теперь, сколько времени ты будешь выдерживать характер, пока я стану спокойно заниматься своими делами!» - злорадно думала Полина. Спокойная жизнь продолжалась два или три часа, после чего незваная приходила надежда: а вот он возьмет и придет сегодня, именно потому что я его не жду. Надежда жила, угасая, до позднего вечера, и потом полночи агонизировала. Весь следующий день Полина пребывала в злобном настроении. «Приходить надо, когда тебя ждут, а теперь только попробуй появись!» - час за часом думала она одну и ту же мысль. К вечеру так уставала от собственной злости, что и не замечала, как начинала думать «Господи, хоть бы сегодня он пришел!». Самым тяжелым обычно бывал третий день. Полина ни на минуту не могла отвлечься от своего ожидания, весь смысл мирового бытия сосредотачивался для нее в приходе Глеба. «Пусть он придет!» - умоляла она все небесное воинство. «Он опять не любит меня, - плакала она. - Ну, пусть я дура, стерва и истеричка, но любить-то меня все равно надо!». «Почему никто не сказал мне, что надо сторониться мужчин?! - вопила она, пытаясь перекричать дребезжащий звонок ожидания. - Я не хочу, не хочу, не хочу так больше!». И на следующий день она делала то, чего никогда не делала Таис Афинская, - она разыскивала своего любовника, чтобы навязаться ему.