Ответственность - Лев Правдин

— Да что же он будет со мной обсуждать! — удивился Сеня. — Ничего и не надо обсуждать… Ты как думаешь?

Сашка думал точно так же, и с Валей говорил об этом, и оба они, и он и Валя, никак не могли объяснить бездействие Бакшина. Обвинять во всем Наталью Николаевну они не хотели, это было бы несправедливо и, главное, унизительно для самого командира. Не может он оставить человека в беде. Так думал Сашка, но ему совсем не хотелось осуждать своего командира перед Сеней. Поэтому он ограничился неопределенным предположением:

— Такой у него, значит, план намечается…

Тогда Сеня со всей определенностью сказал:

— Закручиваешь ты что-то. Темнишь. Ты мне все говори, как есть.

— Ничего я не закручиваю, — нахмурился Сашка. — Потому что я и сам еще всего не знаю. И Валентина тоже не все знает. А ты больно уж скорый, нетерпеливый…

— Вот я и спрашиваю: ты-то сам что думаешь? Я ведь тебя еще мало знаю. Ваша радистка мне написала, будто ты все можешь разглядеть, видимое и невидимое. Вот и давай, выжимай все, что знаешь невидимое. Мне все доподлинно знать надо. Ты вот говоришь — я нетерпеливый. А ты знаешь, как тут мне пришлось? Как я жив-то остался…

Сашка сидел против него. Положив локти на стол и подперев кулаком щеку, он скучающе смотрел в окно. Скуластый, курносый, на загорелых обветренных щеках темненькие веснушки. Молчит. И Сеня вдруг подумал, что так же он молчал, когда его… фашисты… Подумал, и ему стало не по себе: разохался, своими переживаниями расхвастался. Вот дурак-то! Его переживания! Чего они стоят в сравнении с тем, что пришлось хлебнуть этому вот Сашке. Ох, как нехорошо получилось!

Ему и в самом деле стало очень плохо, и он замолчал, не зная, что сказать, но тут его выручила Лиза, которая давно уже нацелилась на Сашкину медаль, тянулась к ней через стол и требовательно повторяла:

— Дай! Дай…

— Заслужить надо, — ворчливо заметил Сеня.

Смущенно усмехнувшись, Сашка сказал:

— Не дай ей бог…

Вечером, после ужина, Сашка сидел в Сениной комнате и безуспешно боролся с одолевающим его сном. Новые знакомства, встречи, разговоры окончательно доконали его. Заметив это, Сеня предложил:

— Ты ложись на мою кровать. А я к Володьке пойду. У него диван все равно так стоит.

Сашка немедленно согласился и начал стягивать сапог, но тут появился Володька Юртаев и с порога объявил:

— Ребята, новость! Ага, ты, значит, и будешь Сашка! Ну, здорово!

— Что за новость? — спросил Сеня.

— Бригаду мою расформировали. Ребятишек всех в ремесленное. Директор сказал: скоро войне конец.

И он рассказал, зачем директор, генерал Уланов, вызвал к себе мальчишек, всю его бригаду. Они, после работы чумазые, за всю войну досыта не евшие, сидят за длинным столом на мягких стульях, и многие во весь рот зевают от усталости и от волнения. Директор сказал: «Спасибо вам, товарищи, здорово вы помогли Родине в трудное время, много фашистской сволочи уничтожено оружием, изготовленным вашими руками. Теперь осталось добить врага. А вам надо учиться, чтобы стать рабочими самого высокого класса…»

— Нормальный разговор, — заметил Сашка.

— А тебя куда же теперь? — спросил Сеня у Юртаева.

— Ну вот, на самом главном ты и перебил. Меня в чине повысили. Теперь я — командир молодежной бригады. Тебе прямой начальник. Так что давай с уважением…

— Ладно тебе… А ребятишки твои чего же?

— Ребятишки-то? — Юртаев покрутил головой, и Сене показалось, будто глаза его неестественно заблестели. — Золотые они ребятишки. Шум подняли, некоторые даже слезу пустили: «Не хотим с завода уходить…» Директор говорит: «Так вас никто и не гонит, ремесленное-то при нашем заводе». И всем выдал по банке варенья. Прямо тут же принесли и на стол выставили.

— Да ну! Всем? Это сколько же банок?

— Не считал. А ты когда последний раз ел варенье?

— Разве я тогда думал о последнем разе?.. Смотри, он уснул.

Они притихли, но это было излишней предосторожностью. Сашка спал, так и не стащив второго сапога. И не проснулся даже когда с него сняли сапог, расстегнули ремень и воротник гимнастерки.

— Намаялся парень, — сказал в своей комнате Юртаев. — Досталась парню веселая жизнь. Что он сам-то рассказывает?

Сеня открыл балконную дверь, впустил свежего ночного воздуха.

— Из него каждое слово приходится клещами вытаскивать, такой он говорун… Разведчик, и сам, видать, геройский парень.

И за все три дня, пока Сашка жил в доме Гурьевых, он так ничего и не рассказал о себе. А если его начинали расспрашивать, то он всегда переводил разговор на те боевые эпизоды, в которых сам не принимал участия, но и тогда рассказывал неохотно, сухо и только о самом главном, как будто не рассказывал, а составлял донесение.

Только на третий день Сашка неожиданно разговорился. Сеня пошел провожать его. Парохода долго не было. В ожидании они молча сидели неподалеку от дебаркадера, у самой воды, на камнях. Все самое главное было сказано и обсуждено совместно со всеми обитателями дома, и было решено, что сейчас Сене ехать в Москву пока незачем. Вот когда Бакшин вернется домой, тогда другое дело. Тогда он наведет порядок (хотя о порядке, который наведет командир, Сашка говорил не очень уверенно), наведет порядок и сам вызовет Сеню к себе.

— Тебе, Семен, чего не хватает, — неожиданно заговорил Сашка, кидая камешки в воду. — У тебя выдержки мало.

— Сам знаю. Это я за последнее время так развинтился. После болезни. А прежде я выдержанный был. Ты, Саша, пиши мне. Война кончится, давай вместе учиться пойдем. Я тебе во всем помогу, ты — мне. И жить будем вместе у Володьки Юртаева.

— Спасибо, — сказал Сашка и засмеялся.

— Ты что вспомнил?

— А ты как догадался, что у меня воспоминания возникли? Вспомнил, как я в болоте лежал, а по моей спине лягушки прыгали. И даже по голове. А я шевельнуться боялся. Это, значит, мы Батю, командира нашего, сопровождали в штаб. У нас такой порядок: первым я иду, поскольку везде пролезу, как комар. За мной, в отдалении, следует Батя. За ним, тоже в отдалении, прикрытие, человека два-три. Больше он не брал. И условие у нас такое: пока я иду, все, значит, в порядке, можно следовать, а как только упал, ну, тогда все замри. Не дыши, пока я знак не подам. Вот так мы идем, очень спокойно, дорога знакомая, немцев тут еще не бывало. Тут и болото, и чащоба, место для тех, кто не знает, опасное. А для нас — лучше нет. Далеко мы уже от своего лагеря отошли. Вот сейчас на краю болота сосна откроется. Заметная тем, что на полянке выросла и потому раскудрявилась, и сучья на ней низко расположились. Почти до земли. Я иду спокойно, дорога знакомая, хоженая, все вроде на своем месте. Вот и сосна. С кочки на кочку подбираюсь поближе. Смотрю: что-то не так, сосна не такая. Или в ней нехватка, или наоборот — лишку. Сейчас же, как меня и не было, упал между кочек, прилег и застыл. Мне, главное, увидеть, что тут переменилось. А вот что: у нее некоторые сучья книзу подались. Это дело не простое: думаю, сами по себе они не опустятся. Да мало того, что опустились, они еще и подрагивают. Какой там зверь завелся-притаился?.. Притаился — значит, меня почуял. Теперь не зевай и не шевелись. Теперь гляди. Кроме болотной кочки, нет мне никакой защиты. Прижался я к ней, к этой своей защитнице, выглядываю одним глазом и даже моргать опасаюсь. А тот, на сосне, тоже в мою сторону глядит и тоже, видать, обмер. Не шевельнется. Мне его не видать, но я знаю: смотрит он, выглядывает, и нет у него полной уверенности, что он чего-то увидел. Чего-то он заметил, мелькнуло в болоте что-то, а может быть, так только показалось. Это я располагаю, что он так думает. А я теперь, хоть и не вижу, но уж знаю, какой там зверь. Немецкий дозорный, это уж точно. И, вполне возможно, телефон у него. И значит, где-то здесь их целый отряд скрывается. Лежу. Снизу мокро, сверху печет. Гляжу. И тот глядит. А у меня оружия нет никакого. Не положено, поскольку я под сироту бездомного маскируюсь. Какие-то букашки по лицу ползают, лягушки по спине прыгают. И до ночи еще не близко. Как мне такую жизнь вытерпеть и живым остаться? Сколько-то времени прошло, я все терплю. Не шевелюсь. Думаю, что-то делать надо. Там Батя сидит, ждет. А я лежу тут, мечтаю, природой любуюсь. Ноги-руки как чужие, в болото врастают. Еще немного времени — и вовсе движения лишусь. Если бы я этого немца видел, то знал бы, чего он там делает и куда глядит. Мне только пальцем шевельнуть, а он уследит и тревогу подымет. Если бы я один, а то за мной Батя с ребятами, тоже притаились. Не уйдут они без меня. Выручат. Это уж у нас закон.

— Закон? — с надеждой спросил Сеня, начиная понимать, с чего это Сашка так разговорился.

— Не сомневайся, у нас законы крепкие, — заверил Сашка. — И, главное, стой на своем. Проявляй выдержку, своего момента жди. Не отступай, не кидайся без толку и по сторонам гляди. Все это я для чего говорю? Думаешь, для похвальбы? Дураков только дурак хвалит. Мне бы с самого начала, еще из лесу, оглядеться, то сразу понял бы, какой зверь на сосне притаился. А я торопился, выдержку потерял, вот и пришлось мне в болоте лежать.