Ответственность - Лев Правдин

Узнав, что Сашка еще не виделся с Емельяновым и должен немедленно к нему ехать, Валя распорядилась по-своему: торопиться ему некуда и незачем. Все, что она сама знала про Таисию Никитичну и о чем говорила с Шаговым, обо всем написала Семену и уже получила от него ответ. Он живет у хороших людей, работает на заводе, осенью поступит в вечернюю школу. О матери он ничего еще не знает. Тут должен помочь только один Бакшин. Он все знает доподлинно, но почему ничего не говорит, этого Валя не могла ни понять, ни сказать. И Сашка тоже ничего не мог ей объяснить, хотя и разговаривал с Бакшиным и даже отваживался обвинять его в бездействии.

Слегка переваливаясь, Валя ходила по избе, собирала на стол и неторопливо говорила какие-то по-особенному ладные слова:

— Мастеров у нас много на всякие дела, а вот где тот мастер, что для людей счастье вырабатывает? Что-то заленился он.

Сашка сидел у окна, мокрые после умывания волосы блестели, и лицо лоснилось. Он переоделся во все чистое, только что вынутое из вещмешка и слегка помятое за дорогу. Босым натруженным ногам было приятно на прохладном, недавно вымытом и еще влажном полу. Разговор о мастерах по счастью возник после того, как Валя сказала, будто Шагов был против посылки не только Емельяновой, но и вообще кого-нибудь. Не было в этом никакой надобности, что потом и подтвердилось, а Бакшину просто не терпелось совершить что-нибудь. Отличиться. Но Сашка с этим не согласился, он примолк и неизвестно почему вспомнил Наталью Николаевну. Добрая она, о людях заботится-хлопочет, но никто почему-то не принимает ее доброты: ни сын Степан, ни Сашка. Вот сейчас она заботится о своем муже, пишет ему: «Я сама знаю, что надо делать, а ты пока подожди». Вот он и ждет ее разрешения. А люди страдают. Ничего из этого хорошего не получится.

— О чем задумался? — спросила Валя. Она поставила перед Сашкой сковородку с жареной картошкой.

— Да так, о всяком… Вспомнил вот…

— Придвигайся к столу. Папаня мой с мамой к директору в гости ушли, скоро не вернутся. Ты задумался или с устатку?

Картошка еще шипела на сковородке, распространяя ни с чем не сравнимый запах жареного сала. Надо было подождать, пока хоть немного остынет эта благодать. Валя налила ему крепкого чаю, настоянного на каких-то лесных пахучих травах. Давно у Сашки ничего такого не бывало: домашнего тепла в старой избе, влажного пола под босыми ногами и этих сытых запахов еды, которую надо есть не спеша, под неторопливый, степенный разговор, хотя бы и о неистребимой человеческой тяге к счастью. И Сашка сказал то, что он подумал о Наталье Николаевне.

— Вот как, — Валя сощурила глаза и словно сама задумалась. — Батька лупит сына и говорит, что для его же пользы. Вырастет сын, сам для пользы лупить станет, кто у него в зависимости. — И вдруг она с прежней порывистостью, удалью шлепнула ладонью по скатерти: — Поговорить бы с ней по-свойски, с этой «комсомолочкой»! Она бы у меня повертелась!

Вспомнив, как Наталья Николаевна встретила его и как провожала, Сашка возразил:

— Нет, она чуткость проявляет. Заботливость.

— Посмотрим, чем она обернется для нашей Таисии Никитичны, эта заботливость… А ты давай ешь да меня не разглядывай. Я сейчас некрасивая. Вот рожу сына, тогда в норму войду. Мне еще институт кончать надо. А ты как жить надумал?

Он ответил, она посоветовала свое, он согласился, но не во всем, и пошел у них неторопливый разговор о жизни, которая должна наступить, когда кончится эта проклятая война. Он съел всю картошку, выпил два стакана чаю с таежным сотовым медом, темным и тяжелым, в котором к сладости примешивалась едва заметная вкусная горечь. И настал светлый уральский вечер, такой длинный, что только на утренней зорьке догадываешься: «А ночь-то уже прошла!» За окном звенели комары, бились о стекла, застревали в защитной марле, но самые настырные как-то все-таки проникали в избу.

Под этот звон Сашка задремал. Валя постелила ему на терраске. Он лег. Она спросила, удобно ли ему, и сказала, что сейчас завесит окна, а то свет не даст уснуть, но он не дождался, когда она выполнила это свое намерение, и уснул.

Во сне или на самом деле — этого он не понял — ему слышалась однообразная тягучая музыка, будто кто-то только для того, чтобы не заснуть, перебирал клавиши аккордеона, повторяя одну и ту же мелодию. Сашка поднялся и, отодвинув угол одеяла, которым было завешено окно, увидел серую улицу, бескрасочную и нечеткую, как сквозь мутное стекло. Такая улица может только присниться. Недалеко от дома стояла женщина, тонкая и высокая, в сером с коричневатыми цветами халате и белом платке, избушкой надвинутом на лицо. Это она лениво растягивала мехи аккордеона, извлекая однообразную, тоскливую музыку.

Большой и какой-то словно весь развинченный мужик азартно плясал среди дороги. Он кружил перед музыкантшей, широко, как крылья, раскинув длинные руки, изгибался, почти касался земли своими широкими ладонями. Тут же стояли двое: мужчина, сгорбившись на костылях, и рядом с ним маленькая полная женщина. Длинной березовой веткой она отгоняла комаров от себя и от мужчины на костылях. Лица у обоих были равнодушные, видно было, как им надоело смотреть, должно быть, им обоим хотелось спать, но смотреть надо, чтобы не обидеть пляшущего. А плясун ничего не замечал, он встряхивал лохматой головой, задирая к серому небу свое скуластое смеющееся лицо, и веселился с таким отчаянием, словно это была последняя его пляска.

Так и не поняв, сон это или на самом деле, Сашка уронил голову на подушку, и все пропало. Сон.

Его разбудила Валя. Она сдергивала с окон одеяла и простыни и весело говорила:

— Мастер ты спать. Это хорошо. Все наши уже давно на работе. Они тут пошумели ночью, с гулянкой расставались, а ты и не проснулся. Из-за тебя и я опоздала. Одевайся, вместе пойдем.

Через десять минут они сидели за столом, ели картофельные оладьи, запивая их крепким таежным чаем. Валя надела синее платье, отчего стал еще сильнее заметен ее большой живот. Она сказала, что заведует поселковым клубом и одновременно библиотекой, а сейчас они зайдут в контору к директору леспромхоза, и он устроит Сашку на подходящее место. Она говорила так определенно, словно Сашка уже на все дал согласие. Он слушал и не возражал, потому что он сам все определенно решил. Его гимнастерка, выстиранная и отглаженная, висела на стуле. Он надел ее, туго затянул ремень и вместе с Валей вышел из дома.

Дорогой она рассказала про директора. До войны он работал десятником, после двух ранений его демобилизовали и назначили директором. Человек он хорошо знающий лесное дело, но образования маловато: восемь классов и курсы десятников. Есть у него грехи — любит выпить, ну и еще всякое такое… Валя махнула рукой и не стала объяснять, что это за грехи.

Директора в конторе не оказалось — ушел на конюшню. Отправились туда и встретили того самого длинного, нескладного плясуна, которого Сашка видел во сне. Это и был директор. Он только что вышел из ворот конного двора и, хотя никто за ним не шел, часто оборачивался, угрожающе размахивая длинными руками, громко кого-то отчитывал:

— Вот я вечером посмотрю, какая у тебя совесть! И тогда уж не жалуйся…

Наткнувшись на Валю, он не ответил на ее приветствие, а с ходу набросился и на нее, словно она тоже в чем-то провинилась:

— У нас вся трелевка на лошадином хвосте висит, а они, ты только посмотри, чего они там развели… Санитарный день объявили!

— А вы на меня чего налетаете-то? — засмеялась Валя. — Я пока что не конюх. И не день, а час. У вас в конюшне этой не то что черт, а и сам ангел ногу сломит. На час позже в лес выедут, только и всего. А вы шумите.

Не обратив никакого внимания на ее слова, он продолжал выкрикивать:

— Бабы и есть бабы!

— Женщины, — поправила Валя.

— Какая разница? Лесорубы — женщины, возчики — женщины. А тут еще конюхи. Все бабы.

— А ты что думаешь, тут им легче было, чем нам с тобой на фронте?

— А ты меня не агитируй. Я и сам их жалею, этих баб неприкаянных. Женщин этих.

— Об этой твоей жалости уже и в райкоме разговор возникал, и не один раз.

— А что? — опешил директор. — Я, что ли, виноват, что на всю окружающую тайгу, кроме стариков, один я — мужик. — Он невесело посмеялся. — Я да еще медведь. А райком тут в каком разрезе? План мы тянем, хоть всей рабочей силы у нас — женщины да ребятишки. А ты, как секретарь партбюро, должна подобные разговоры пресекать.

— Подобные твои дела должна я пресекать, — строго ответила Валя и пообещала: — И будь спокоен, я тебе распускаться не дам. Для разговора этого еще будет время, а мы к тебе с делом.

Они стояли у ограды, которой были обнесены конюшни. Лес кругом был давно уже вырублен, и теперь тут поднимались новые молодые елочки, и только несколько поодаль темнели непроходимые, нетронутые леса. Сашке показалось, что Валя забыла про него, но она так же решительно прекратила разговор, как и начала его. Подозвав Сашку, представила его директору.