Дикие питомцы - Амбер Медланд

И я закусила губы, чтобы не заорать – я люблю тебя!

* * *

Рассказываю Нэнси по Скайпу, что меня пригласили на марш Black Lives Matter, а она едва не зевает. Жутко бесит, что ей и дела нет. Даже хочется поддеть ее как-нибудь, но я никак не могу придумать, что сказать. Она листает какую-то статью на экране.

И говорит – слышала, марш в этом году вышел неважный? Читала вот эту заметку в «Нью-Йорк Таймс»?

Да-да, просто жуть, кривлюсь я.

Ну губах Нэнси появляется ухмылка, что должно означать – кого ты обманываешь? Я и правда читала статью, но все подробности вылетели у меня из головы. И если я попытаюсь сделать вид, что знаю о ситуации не меньше самой Нэнси, она в пух и прах меня разнесет. Мозг у меня до сих пор, как губка, сохраняет только места, настроения и впечатления. Хочу спросить, может ли считаться политической активностью стремление говорить да, только когда ты и правда согласна, и нет, когда не согласна. Но почему-то с Нэнси вся моя новообретенная сила кажется каким-то жалким ребячеством.

Поэтому я просто сообщаю ей – Эзра будет тут во время лунного затмения.

То есть тридцать первого? – сдвигает брови Нэнси. Это случится впервые с 1983 года.

Нэнси раздраженно морщится, но гримаса исчезает так быстро, что я не могу точно сказать, не померещилась ли она мне. Она всегда ужасно брюзжит после того, как проведет день в архиве. В этот раз я осталась в Нью-Йорке на Рождество, и общаться во время каникул ни она, ни я как-то не стремились.

Чего это ты рожи корчишь? – спрашиваю я.

Ты не говорила, что он собирается приехать.

Я сама только вчера узнала.

Нэнси бормочет себе под нос что-то вроде «тебя только пальцем помани», и я бросаю на нее уничтожающий взгляд.

Просто ты столько сил приложила, чтобы вылечиться. Не хочу, чтобы из-за него все пошло коту под хвост, поясняет она.

Это с чего бы?

Она отводит глаза и читает какое-то сообщение в браузере. А потом бросает – ни с чего. Только обещай, что не будешь сильно страдать, если что-то пойдет не так.

Я поскорее меняю тему. Мы еще не до конца пережили ссору, грянувшую после того, как она послала мне статью об Азизе Ансари.

Я ответила ей в Вотсап: Может, он просто бревно в постели?

Потом набрала: Вспомни, сколько раз ты имитировала оргазм с Пирсом.

Подумав, стерла это сообщение и написала другое: Меня жутко пугает, что мужчина может искренне считать, будто он занимался с кем-то сексом по взаимному согласию, а на деле оказаться грязным насильником. Но стоит мне подумать о том, как трудно запихнуть свой орган в тело человека, который этого не хочет… как начинают разбирать сомнения.

Нэнси ответила, что это очень типично для меня – даже в такой статье видеть лишь материал, помогающий понять, что чувствует мужчина. Мне стало обидно, что она не оценила мою попытку сформулировать свою точку зрения. Я прочла анонимный пост от женщины, которой, по моим представлениям, должно было быть столько же лет, сколько Тесс. Она писала, что каждый раз, когда она приглашала мужчину – друга или коллегу, не важно – на обед или чашку кофе, тот пытался затащить ее в постель. И в итоге она изобрела что-то вроде эротического джиу-джитсу. Стоило мужчине завалить ее на диван, как она мягко толкала его в грудь – раз, другой, а потом подныривала ему под руку. Он вставал, и это означало, что вечер окончен. Получалось, она превратила отказ в своеобразную хореографию, любому понятное физическое проявление согласия или несогласия. Знаю, Нэнси сказала бы, что опасно устраивать из такого ритуальный танец, но мне важно было узнать, что у мужчин и женщин все же существует возможность понять друг друга. Мне бы такой вариант подошел, но для своей дочери я бы его не выбрала. Однако чем дольше я читаю про #MeToo, тем яснее понимаю, что категоричность Нэнси – не единственный способ выражать солидарность.

Айрис 16:24: Что, если наше единственное оружие (коллективный опыт) не сработает? Все грязные секреты раскопают, публично осудят, но в итоге ничего не изменится?

Нэнси 16:24: Значит, ничего не изменится.

Айрис 16:25: Но тогда это будет означать, что множеству людей либо дела нет до того, что приходится переживать женщинам, либо они считают, что такова их доля. Даже не знаю, что случится, если мужчины внезапно начнут свято блюсти наши границы. Не станет ли секс каким-то пресным?

Нэнси 16:28: Если ты считаешь, что быть женщиной автоматически означает мириться с этим дерьмом, тогда ты еще циничнее меня.

Айрис 16:30: Трампа выбрали вскоре после того, как он рукой полез к девушке в промежность. Я просто реалист. И в то же время я не хочу, чтобы от меня требовали письменного согласия. Мне нужна спонтанность, порыв. Как насчет химии, мм? И похоти?

Нэнси 16:31: Будь добра, не воображай себя крестоносцем во славу Эроса. Это уж слишком.

* * *

Уже несколько месяцев я хожу к доктору Агарвалю. Он принимает в Верхнем Вест-Сайде, неподалеку от Девяносто шестой улицы. В кабинете у него полным-полно книг.

Как-то я, не подумав, обмолвилась об этом Тесс в телефонном разговоре, а она бросила – Агарваль? Ну замечательно. Мужчина-индус объясняет тебе, почему ты неправильная.

Когда я рассказываю об этом Нэнси, она замечает – не думала, что Тесс будет против, он ведь один из ваших.

Однако Тесс совершенно определенно возненавидела бы Агарваля – за подчеркнуто западную, культурную манеру речи, цветистые выражения, американский акцент и искусное сочетание индийского декора и американской мебели в кабинете. Таких, как он, она обзывала последними колонистами: недостаточно индус для того, чтобы быть Агарвалем, слишком индус, чтобы быть кем-то другим.

Тесс посоветовала мне с первой же сессии начать называть его Раджиндер. Но я все же остановилась на докторе Агарвале. Он маленький, тихонький, неброский мужчина в очках в золотой оправе. Я спросила, фрейдист он или юнгианец, а он ответил – я счастьевед. Всю первую сессию я пролежала на кушетке с закрытыми глазами и так и не произнесла ни слова. Он сидел напротив и глядел в сторону, но был весь внимание, словно мы и правда о чем-то беседовали.

За прошедшие несколько недель доктор сумел втереться