Моя подруга – месть - Елена Арсеньева

Марьяна в испуге следила за ним – и вдруг устыдилась своего страха. Этот красивый зверь и то поостерегся беспокоить ребенка, а она-то в своем истерическом припадке напрочь забыла про Саньку! Еще чудо, что он не проснулся, пока Марьяна металась, как сумасшедшая, все круша на своем пути!

Она отвела со лба спутанные волосы и в беспомощности уставилась на араба. Тот безуспешно пытался запахнуть на обнаженном Ларисином теле какой-то куцый розовый халатик, но он был явно мал Ларисе, и араб оставил свои попытки соблюсти приличия. Сверху вниз, придирчиво, оглядел Марьяну. У той пересохло во рту от страха, но араб то ли счел ее слишком бесцветной, то ли похоть его была утолена. Красивые глаза его остались холодными, рот сыто зевнул. Человекообразный красавец мягкой поступью двинулся к двери и запер ее, более не оглянувшись на Марьяну.

Ту слегка отпустило: во всяком случае, унялась противная дрожь в ногах, да и как-то не до своих переживаний стало при виде истерзанной Ларисы.

Волосы Ларисы были влажны, на ногах и спине не было следов крови, как в прошлый раз, и Марьяна догадалась: насильники обмыли ее, перед тем как нести сюда, а поскольку от платья остались, наверное, одни лоскуты, напялили на Ларису то, что нашлось из женской одежды. Может быть, команду Рэнда развлекали какие-нибудь шлюшки, вот и оставили халатик.

Странная заботливость о своей жертве, подумала Марьяна. Обмыли… как обмывают труп!

Ужасное подозрение толкнуло ее вперед, заставило схватить Ларису за плечи, затормошить. Нет, жива, слава Богу. Перекатила голову по спинке кресла, приоткрыла мутные глаза. Марьяна отпрянула, не в силах справиться с нахлынувшей вдруг брезгливостью к этому излапанному телу, бесформенно вспухшим губам, волосам, сбитым на затылке в колтун…

«А ведь это могли сделать с тобой! – подумала тотчас – и даже ладони прижала к щекам, так вдруг запылало лицо. – Тут лежать могла бы ты… Только еще неизвестно, выдержала бы ты все это – или нет!»

Лариса повела угасшими глазами по комнате, с трудом сфокусировала взгляд на Марьяне.

– Ни-че-го, – едва разлепила запекшиеся губы. – Я ничего…

Марьяна кивнула, смахивая слезы, но сказать хоть что-то не решилась: боялась, голос сорвется на плач. А ей-то чего плакать? Лариса вон и то держится…

Да, Лариса не плакала. Она не шевелилась, только рассеянно обводила взглядом комнату. Слабая улыбка зажглась в ее глазах при виде спокойно спящего Саньки, и с этой минуты взгляд приобрел более осмысленное выражение.

– Дай мне щетку, пожалуйста, – выговорила она, с усилием поднимая руку к голове. – Волосы… видишь? Щетка в сумке.

– Нету ее там, – сообщила Марьяна. – Hаверное, эти твари стащили: она же красивая была, с позолотой. Они и записную книжку забрали, и кошелек, и вообще все, только пудреницу оставили.

– Спасибо и на том, – усмехнулась Лариса.

Марьяна уловила отблеск радости в ее глазах – и язык не повернулся сказать, что пудреницы, строго говоря, тоже нет. Ох, криворукая бестолочь! Пудреницу-то Ларисе, наверное, Виктор подарил, вот она ею и дорожит, а Марьяна умудрилась сломать. Крышка как улетела под диван, так там до сих пор и валяется. Hадо будет улучить момент и найти ее. Может быть, удастся как-нибудь починить, приделать. А если нет, крышка хоть не потеряется. Что сломана – Марьяна тоже свалит на здешних, ничего, им еще этот выдуманный грешок – что слону дробина. И так странно, что вовсе не тронули явно очень дорогую, ценную вещь.

– Поесть бы, – тихо сказала Лариса. – Hе помню, когда я ела. Меня там все время заставляли пить, пить… – Она с отвращением поморщилась.

Марьяна метнулась было к столу, схватилась за какие-то блюда, но Лариса качнула головой.

– Помоги мне встать. Я сама.

Марьяна обняла ее за плечи, потянула с кресла. Лариса встала кое-как, шатаясь, сделала первый шаг – вернее, шажок: она еле передвигала ноги, с трудом держалась.

– Ничего, – криво улыбнулась, поймав перепуганный взгляд Марьяны. – Я выдержу. Я сильная, ты даже и не знаешь, какая я сильная! Да я и сама раньше этого не знала…

«Выдержишь ли? – с тоской подумала Марьяна. – А когда тебе скажут про Виктора?.. И ведь еще ничего не известно: может быть, мы все умрем здесь!»

Она смолчала, только попыталась улыбнуться – и подумала, что у Ларисы это получается гораздо лучше.

Лариса устроилась на краешке стула, рассеянно оглядела блюда – и дрожащей рукой принялась накладывать себе на тарелку все подряд: мелко нарезанные овощи, маслины, сыр, жареное мясо, кусочки яблок, политых каким-то сиропом, финики, бобы в соусе, посыпала все это зеленью…

Марьяна и не заметила, когда в их «номер» принесли свежую еду, да в таком изобилии! Наверное, пока Рэнд таскал ее по саду…

И вдруг ужасно захотелось есть, она взяла сыру и финик, но тотчас поняла, что не сможет проглотить ни кусочка. И даже с каким-то изумлением смотрела на Ларису, которая ела сейчас все подряд, мешая сладкое, соленое, горькое, кислое… Опустошила тарелку, наполнила снова – и так же жадно опять принялась есть.

Случайно поймала взгляд Марьяны, передернула плечами:

– Господи, ну чего ты уставилась? Из-за тебя кусок в горло не лезет. Не понимаешь, что ли, – я двое суток не ела, только пила и… ну, понятно. А еда, говорят, лучший транквилизатор.

Марьяна со стыдом отвела глаза. Да уж… кому-кому, а Ларисе транквилизаторы нужны. И чем больше, тем лучше.

Наконец Лариса отодвинула тарелку, с явным сожалением поглядев на опустевшие блюда:

– Все. Сейчас лопну. А знаешь, и правда легче стало… Только в животе тяжелее. – Она хихикнула. – Я вообще люблю, когда всего на тарелке много – и разного. Первое, второе и третье вместе. Чтоб все сразу!

«Она же еще пьяная, – поняла Марьяна. – Она еще не в себе!»

Лариса оперлась на локти, прижала ладони к щекам.

– Тебе противно? – Голос ее звучал глухо. – Но, может быть, выпивка меня и спасла. Иногда я как бы проваливалась куда-то и почти ничего не чувствовала, даже боли. Только думала, когда приходила в себя: «Господи, главное, чтобы не изуродовали, что же я тогда Вите скажу? А так, может быть, он и не догадается, не узнает никогда!»

«Не догадается, – кивнула Марьяна. – Не узнает. Никогда…»

– Наверное, тебе это покажется странным, но для меня всегда было необыкновенно важно, что думает обо мне Виктор. – Лариса опустила ладони на стол и поглядела на Марьяну своими огромными голубыми глазами, которые казались еще больше и ярче из-за черных полукружьев, залегших под ними. – С того самого мгновения, как я увидела его в «Рокко»… он был в составе жюри того похабного конкурса красоты. Господи, какое время! До чего не складывалась жизнь! Я смотрела на себя в зеркало и думала: на что тебе ум, красота, утонченность и обаяние, если ничего ты не можешь добиться в жизни – того, чего хочешь? Я была страшно одинока, мама все время болела, и вообще она была как бы не в себе после смерти отца. У меня не было друзей – да их у меня никогда не было, кроме одной самой близкой подруги: мы, кстати, с ней до сих пор не потеряли связь… Словом, жизнь была самая беспросветная. И я решила совершенно изменить ее. У меня кое-что было, кое-какие сбережения, ну, я подошла к делу серьезно. Я ведь вообще человек серьезный, очень люблю все обдумать, распланировать… Странно, да? – Лариса со слабой улыбкой взглянула на Марьяну: – Tы от меня такого не ожидала, наверное. Меня почему-то все считали засоней, ленивицей. Надежда, например… царство ей небесное, бедняжке! Без памяти любила она Виктора, без памяти… и без надежды.