Новая сестра - Мария Владимировна Воронова

– Предложу. У меня как раз есть отличный.

Она снова фыркнула, будто фабричная девчонка, а не строгая партийная начальница.

– Это не эвфемизм, – сказал Гуревич серьезно.

Мура не знала, что такое эвфемизм, но догадалась.

– Хорошо, зайдем. Все равно по дороге.

По широкой и гулкой лестнице они поднялись в третий этаж. Отворив тяжелую двустворчатую дверь, Гуревич пропустил Муру в коридор, неожиданно светлый и чистый, почти такой же, как у Муры в квартире. Видно, его коммуналка тоже была населена приличными людьми. Никого не встретив, они миновали несколько дверей и вошли в комнату Гуревича, которая от сплошных книжных полок показалась Муре бесконечной.

– Ой, – вырвалось у нее, – как в библиотеке.

– Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Вот тут у меня художественная литература, может, присмотрите себе что-нибудь. А я в кухню, варить кофе.

Мура прошлась по комнате, оказавшейся совсем небольшой. Узкая солдатская кровать, книги да крохотное бюро возле окна забрали почти все свободное пространство.

Разглядывать бюро с фотографиями на нем, а тем более кровать показалось Муре неприличным, и она сосредоточилась на корешках книг. В основном то были монографии по специальности, художественная литература занимала всего две полки и была представлена классикой, которую Мура изучала на рабфаке. Довольно много было корешков с надписями на иностранных языках, но Мура их не знала, и не могла понять, к какой теме эти книги относятся.

Книги не только чинно стояли на полках, но, ощетинившись закладками, лежали на подоконнике, на бюро, и даже из-под подушки, на которую Мура не смотрела, осторожно выглядывал, как кот, коленкоровый уголок.

Вошел Гуревич, крутя ручку допотопной кофемолки. По комнате разлился упоительный аромат, и Мура пожалела, что дома у нее тоже есть кофе, только не от благодарных пациентов, а из спецбуфета. Ей захотелось, чтобы в будущем, услышав запах кофе, она сразу вспоминала бы Лазаря Ароновича и его комнату.

– А что ж вы в пальто, Мария Степановна? – всполошился Гуревич. – И я, дурак, не поухаживал…

Быстро поставив кофемолку на бюро, он потянулся к плечам Муры. Та отступила.

– Нет-нет, не нужно, я ведь на минутку.

– Конечно, Мария Степановна, но все же лучше снимите, а то вспотеете и простудитесь.

Мура засмеялась и сбросила пальто ему на руки, постаравшись, впрочем безуспешно, чтобы негнущаяся одежка на ватине упала легко, струясь, как норковое манто в фильмах.

– Простите, Мария Степановна, – Гуревич положил пальто на кровать, – в последнее время я что-то одичал и подзабыл галантность.

– Это хорошо, – сказала Мура строго. И зачем-то добавила: – Мы ведь с вами товарищи.

Он улыбнулся и снова принялся крутить ручку кофемолки.

– Ну что, выбрали что-нибудь? – Гуревич показал глазами на книги.

– Не знаю… Я бы дочке взяла Гоголя, но боюсь, что испачкает или потеряет.

– Книги созданы не для того, чтобы стоять на полке. Берите, Мария Степановна, потеряет, значит, такая судьба.

– И вам не жалко? – она все еще медлила взять томик в руки.

– Я никогда не даю книг, которых сам еще не прочел. – Гуревич снял «Мертвые души» с полки и подал Муре. – Так что бумага убегает, а информация остается тут.

Он постучал себя по лбу костяшкой согнутого пальца.

– И вы все это прочитали?

– Большую часть.

– Ого! Слушайте, товарищ Гуревич, а почему вы до сих пор не доктор наук?

Он пожал плечами.

– Нет, в самом деле, – не унималась Мура, – вы достойны этого звания как никто другой.

– Именно поэтому и не стремлюсь. – Гуревич последний раз крутанул кофейную мельницу. – Все, Мария Степановна, смолол. Теперь ждите, я принесу вам кофе, в сравнении с которым ученая степень лишь жалкая химера.

Мура села на табуретку отъявленно казарменного вида. Прежде она почему-то не задумывалась, женат Гуревич или одинок. Ей казалось, раз она замужем, то и он тоже семейный человек, но внезапное приглашение в гости, узкая кровать и общая тоска не тоска, скука не скука, а специфическая атмосфера, которая бывает в домах только у одиноких чистоплотных мужчин, красноречиво свидетельствовали о том, что Гуревич холостяк, и это открытие напугало Муру. Из сказки, мечты он вдруг превратился в живого мужчину, который, может быть… Что может быть, Мура решила не додумывать.

– Вот и кофе готов, – Гуревич внес в комнату две маленькие чашки.

Мура пригубила.

– Нравится? – спросил Гуревич с азартом.

«Лучше бы ты докторскую писал», – хотелось сказать Муре, но она только закатила глаза и присвистнула от якобы восторга.

– Старинный семейный рецепт! Сахарку добавьте, если хотите. – Гуревич показал на подоконник, который, совсем как у нее дома, был заполнен бумагами и книгами, но имелось небольшое отличие: среди бумаг и книг там стояла массивная серебряная сахарница и блюдце с сухарями.

– Спасибо, великолепный вкус. Чувствуется нотка кардамона, – наобум ляпнула Мура.

– А вы знаток, – похвалил Гуревич, хотя Мура знала наверняка, что никакого кардамона там в помине не было.

Кардамон – это женское, семейное, сдобное житье. Это куличи на Пасху, вокруг которых только шепотом и на цыпочках, чтобы тесто не опало. Короче говоря, мещанский уют, а не солдатская койка.

– И все же, товарищ Гуревич, докторская. Возможно, вам нужна помощь по партийной линии?

Единственная табуретка в комнате оказалась занята, и Гуревич опустился на самый краешек кровати, выпрямив спину и скрестив ноги, как институтка.

– Мария Степановна, спасибо, но не беспокойтесь об этом. Все в порядке, никто меня не притесняет, просто, чтобы написать докторскую, надо писать.

– И? – не поняла Мура.

– А рука от этого портится. Истории и протоколы операций я еще заставляю своих сестер заполнять под мою диктовку, но с диссертацией, боюсь, такой номер не пройдет. Вообще, столько бумажек стало – ужас!

– Это да, – улыбнулась Мура.

– Сколько лет живу, а такого разгула бюрократии не припомню. Разрастается, как низкодифференцированный рак, – Гуревич горестно покачал головой. – Но что поделать, нынче бумажка – единственное, что бьет карающий меч, как в детской игре «камень-ножницы-бумага».

Мура молча глотнула кофе.

– Да и с другой стороны посмотреть, я просто хороший исполнитель, – Гуревич подал ей сахарницу, – возьмите все же сахарку, Мария Степановна.

Она бросила в чашку самый маленький кусочек и размешала. Ложка гулко звякала в тишине.

– Просто делаю то, что до меня изобрели умные люди, а сам не придумал ничего нового.

– Не скромничайте. И вообще, можно подумать, у нас все доктора наук что-то придумали такое из ряда вон.

Гуревич засмеялся:

– Для партийного работника вы неплохо разбираетесь в науке. Ах, Мария Степановна, талант дается человеку, чтобы он тратил его на пользу людям, а не разменивал на всякие цацки и регалии.

Мура сделала еще глоточек. С сахаром кофе