Токсичный компонент - Иван Панкратов

«Кому и как ты докажешь, где взял этот пакетик? – задал он себе логичный вопрос. – Тут уже кругом твои отпечатки. Глупо считать, что ты врач, а она алкоголичка и поэтому поверят тебе. У кого наркота – тот и виноват…»

Но желание оставить доказательство при себе оказалось сильнее. Он завязал пакетик, обернул его фольгой и убрал в карман, после чего спустил воду и вернулся в ординаторскую.

До начала дежурства было примерно полтора часа. Максим привёл в порядок истории болезни, до конца оформив титульные листы, напечатав дневники за сегодняшний день, просмотрев свежие анализы и кое-что изменив в назначениях. Рутинная работа позволила ему ненадолго забыть о том, что в кармане лежит запрещённое вещество, способное отправить в тюрьму его владельца довольно надолго.

Когда Лазарев и Москалёв закончили свои дела и оставили дежурного хирурга в одиночестве, Добровольский встал и закрыл дверь изнутри на ключ, чего не делал практически никогда – за исключением смен, на которых его посещала полуночная гостья.

«Спрячу, чтобы потом предъявить как доказательство, – решил Максим, оглянулся на дверь и прислушался. – Господи, что за бред? – удивился он своей реакции. – Ты теперь будешь постоянно вздрагивать, когда кто-то пройдёт мимо?»

Подумав, Добровольский признался самому себе, что героин, который он намеревался оставить в ординаторской, будет время от времени наводить его именно на эти мысли.

Он в последний раз спросил себя, не хочет ли избавиться от находки прямо сейчас, потом внезапно вскочил, высыпал порошок в раковину и открыл воду, разбрызгивая её ладонью, чтобы смыть абсолютно всё. Когда ничего не осталось, Добровольский понял, что держит в руках пакетик, в котором ещё есть какие-то крошки. Тогда Максим разрезал его ножницами на мелкие кусочки и протолкнул их все в слив раковины, сделав напор воды в кране максимально сильным.

Когда дело было сделано, Максим внезапно пожалел, что не сфотографировал конфету, чтобы при удобном случае продемонстрировать Любе если не оригинал, то хотя бы снимок, но потом на него накатили жуткие мысли о том, как он теряет телефон или, что было совсем плохо, его изымают какие-нибудь органы в связи с тем, что случилось с Кутузовым, а там эта фотография…

«Чёрт побери, так ведь и до настоящей паранойи недалеко! – услышал он свои мысли со стороны. – Что может доказывать фотография конфетного фантика? Ничего ещё не произошло, – успокоил он себя. – Хотя…» – Он вдруг понял, что Марченко наверняка заметила, как у неё из палаты пропало кое-что серьёзное. – Но ведь к ней сегодня заходил не только я, – попытался он рассуждать логически. – И она сама выходила из неё неоднократно, а ключей в дверях нет. И, например, дети… – Сердце замерло на мгновение и затем пустилось догонять ритм на повышенных оборотах. – У неё же напротив детская палата. Любой ребёнок мог зайти и взять конфету с тумбочки. Ведь тётя Люба постоянно им дарит что-то сладкое, так почему бы самому не взять? Вряд ли малыши смогли развязать пакетик, отдали бы маме… А если бы смогли?»

Он думать не хотел о том, что могло бы случиться с маленьким ребёнком после приёма той дозы порошка, что была внутри. Хотя, конечно, слабо верилось, что дети захотели бы съесть нечто похожее на муку и не имеющее ничего общего с конфетой.

Становилось очевидно, что Максим уже искусственно накручивал себя, придумывая всё более и более страшные обстоятельства. Панический круг надо было срочно прервать, но у него не хватало на это сил. Он впервые оказался в подобной ситуации, впервые имел дело с наркотиками – не с промедолом или морфином, которые он частенько назначал по дежурству, а с какой-то уголовщиной, впервые подозревал человека в убийстве.

На столе перед ним смартфон издал короткий мелодичный звук. Добровольский вышел из тревожного состояния, словно выбираясь из паутины. Медленно, с усилием, будто рука стала весить тонну, он взял телефон.

«Сегодня как обычно?» – прочитал он сообщение от «Ж. М.».

«Сегодня, дорогая, уже ничего не будет, как обычно, – подумал он, глядя в экран. – Впрочем, как и завтра, и послезавтра. Не будет. И мне очень хочется написать именно так, как я сейчас сказал». – хмуро закончил Добровольский.

Он дождался, когда экран погаснет, положил телефон перед собой и решил, что ответит чуть позже, когда окончательно вернётся в реальность.

Максим взял папку с историями болезни своих пациентов, чтобы отнести их на пост. Оказавшись в коридоре, он сразу заметил суету возле детских палат. Мамочки, собравшись вместе, что-то оживлённо обсуждали, размахивая руками. Добровольский, проходя мимо поста, опустил папку на стойку и подошёл к женщинам.

– …Да не могла она взять, – услышал Максим от одной из них. – Никогда в жизни моя дочь чужого не брала!

– А мой вообще маленький ещё для того, чтобы что-то взять и спрятать!

– Всякое, конечно, может быть, но эта Марченко наглая до невозможности!

– Что случилось, дамы? – подойдя поближе и ничего не поняв в происходящем, но заподозрив, что пропажа Любой обнаружена, спросил Добровольский. Мамочки оглянулись на него и все одновременно стали рассказывать. Это не дало Максиму никакой возможности разобраться. Он жестом остановил их и повернулся к самой, как ему казалось, старшей, что делало её автоматически более разумной и имеющей право говорить за всех.

– У Марченко серьги пропали, – услышал он от неё хоть что-то вразумительное. Голос у говорившей оказался очень высокий. Её возмущение напомнило Максиму, как говорят клоуны, вдохнув гелия из воздушного шарика. Остаться серьёзным ему стоило больших усилий.

– Серьги? – переспросил он. – Из палаты?

– Да. Выскочила с выпученными глазами – и к нам забежала, стала по тумбочкам смотреть, на подоконнике, к детям подбегала, спрашивала у них что-то. Я вообще спала. Проснулась от того, что дочь плачет. Марченко её за руку схватила и трясёт, а там повязка, между прочим, и ребёнку больно. Я вскочила, пихнула её в коридор. А она говорит: «Серьги пропали!» Думала, может, дети взяли.

– Да-да, – ещё одна мамочка подключилась к объяснениям. – В нашей палате тоже всё перевернула. С одной стороны, можно понять – серьги, ценность какая-то. Но какого черта их на тумбочке раскладывать, да ещё в больнице? И почему сразу дети виноваты? Прицепилась к моему сыну: «Ты ничего не брал в моей палате?» Он аж разревелся. Что за серьги такие, чтобы из-за них детей до истерик доводить? Максим Петрович, вы ей, пожалуйста, объясните, что дети наши ни в чем не виноваты. Это,