Caprichos. Дело об убийстве Распутина - Рина Львовна Хаустова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Называл имена Распутина, Протопопова, другие имена из близкого окружения Распутина и императрицы, затем, перейдя вновь на русский, бросал намеки на какие-то германофильские салоны, на некие записки от правых партий, в пользу сепаратного мира с Германией, о которых он прочел в «московских газетах». В общем, щедро посыпая головы «думающих миллионов» бисером намеков «тоненьких на то, чего не ведает никто», искусный оратор Милюков сумел создать впечатление, что ему известно много больше того, что он сказал.
Речь Милюкова вызвала в правом крыле Государственной думы бурю. Правые депутаты несколько раз вставали с мест и заглушали речь Милюкова криками «Клевета! Клеветник!» В последующие за «обличением» дни правые не раз взбирались на кафедру – опровергать «обличительную речь». В некоторых словах правых ораторов были здравый смысл и довольно ясное осознание истинного смысла «разоблачений и обличений» своих политических противников.
Идет война за власть, за народоправство. Общество, не переставая говорить о войне, о ее значении, ее постоянно забывает, оно делает все для войны, но для войны с порядком, оно делает все для победы, но для победы над властью!
Свобода слова – великое дело! Но когда кафедра Государственной думы служит бронированной площадкой для ложных и бездоказательных обвинений и нападок в расчете на безнаказанность, тогда обязанность разумных элементов громко сказать: довольно, знайте меру, игра эта опасна, доиграетесь и вы, и Россия до несчастья!
Когда во время войны вы занимаетесь революционными митингами, правительство должно бы вас спросить – глупость это или измена?
Речь Милюкова вошла в историю под названием «Глупость или измена», отражающим основной тезис Милюкова. Эта была историческая речь. Но вся она была построена на лжи. Это признал вскоре и сам автор исторической речи. Когда империя пала, Милюков честно признал, что «никаких реальных данных у него не было и что он сказал намного больше того, чем знал на самом деле». Но как бы там ни было, речь была произнесена и принесла вскоре ощутимые результаты. Через десять дней человек с несчастливой немецкой фамилией Штюрмер ушел в отставку. Блок отпраздновал победу и выставил дальнейшие условия, и началась еще более яростная борьба, еще более ожесточенная агитация за то, чтобы «портфели были отданы никому, как генералам от революции».
(33) Рассказывает Павел Милюков, историк, кадет, министр иностранных дел Временного правительства:
«Что Николай Второй больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах выполнения этого общего решения никто не думал. Никто, кроме одного человека – Гучкова. Он не исключал и самых крайних форм устранения царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему восемнадцатое столетие русской истории, – в форме убийства. Он признал перед ЧСК, что существовал у него и его друзей (которых он не хотел называть) «план захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем… одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою новое правительство».
(34) Из письма государыни Александры Федоровны к мужу:
«…эти скоты, Родзянко, Гучков и компания, являются душой чего-то большего (я это чувствую), у них цель вырвать власть…»
(35) Интересную кличку дал Гучкову меткий на язык Пуришкевич. Владимир Митрофанович называл Гучкова «младотурком». Так же называла его государыня. Кадет Маргулиес вспоминал в эмиграции:
«В 1908 году трое русских, я в том числе, решили съездить в Константинополь, чтобы познакомиться с техникой турецкого переворота… Неудача нашей революционной попытки 1904–1905 года, удача турецкой, делала поездку поучительной. Каково же было изумление, когда в приемной Ахмет-Риза Бея мы встретили Гучкова». Начались консультации с «турецкими товарищами».
Вспоминает Николай Марков, автор книги «Войны темных сил»:
«Вскоре председатель комиссии государственной обороны 3-й Государственной думы, Гучков, организовал в Петербурге на Сергиевской улице свой частный генеральный штаб из доброго десятка молодых и честолюбивых генералов и соответствующего числа полковников и капитанов Генерального штаба. Через этот частный штаб Гучкова установилась живая и непосредственная связь оппозиционной Думы с корпусом офицеров императорской армии. Семена военного младотурецкого переворота, вывезенные маргулиесами и гучковыми, принесли ядовитые плоды, и революция 1917 года оказалась удачной…»
(36) В создании общероссийского скандала вокруг имени Распутина Гучкову, Родзянко и компании принадлежит одна из самых заметных, почетных ролей, в их распоряжении были самые действенные рычаги – думская кафедра и широко финансируемая Гучковым пресса.
Прежде чем «начать битву», Гучков проконсультировался с министром внутренних дел. Министр на вопрос Гучкова о Распутине, ответил, что «это чисто личный вопрос мистики царской семьи», и добавил, что «сам министр вмешательства Распутина в государственную жизнь не ощущает».
Мнение министра, не помешало Гучкову выступить против Распутина. В марте он произнес речь:
«Хочется говорить, хочется кричать – церковь в опасности, в опасности государство!.. Какую тяжелую драму переживает Россия… в центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков… Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти!»
Вскоре баронесса Икскуль фон Гильденбранд предложила Гучкову встретиться с Распутиным. Гучков предложение отверг.
Вместо этого он обратился к известному специалисту по сектантству Владимиру Бонч-Бруевичу и попросил встретиться с Распутиным, понаблюдать и дать точное заключение, сектант Распутин или нет. Бонч выполнил просьбу Гучкова. Он несколько раз встречался с Распутиным и подолгу беседовал с ним. Результатом этих встреч стала публикация в журнале «Современник» весной 1912 года, в которой специалист по сектам решительно отрицал принадлежность Распутина к сектантству. Это мнение будет полностью подтверждено в 1917 году другим специалистом, сектоведом Ильей Громогласовым, который занимался изучением личности Распутина по просьбе ЧСК.
Но решение использовать Распутина как способ дискредитации правящего царя было принято, и газетная кампания началась. Лидировала газета «Голос Москвы», издававшаяся родным братом Гучкова. Эстафета была подхвачена и прочими газетными изданиями. В публикациях превалировали такие определения, как «сектант, хлыст, развратник, эротоман, гипнотизер, вор, взяточник и конокрад.»
Распутин тяжело переживал поднявшуюся вокруг его имени шумиху. Ему пришлось поменять номер телефона, он обращался в полицию с просьбой оградить его от приставаний журналистов. В газете «Вечернее время» процитирован его разговор по телефону с надоедливым газетчиком, состоявшийся накануне войны:
«…мне наплевать – пишите! Ответите перед
