Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А Бабуня говорила, что тут нет моря.
— Моря нет, а есть речка Ингул. Хорошая идея! Мы сейчас позавтракаем, соберёмся и пойдём на пляж.
— Я в речке не хочу плавать, она грязная и холодная. Меня Жорж кидал в речку, и я сразу заболела.
— Ничего себе! Почему ты мне ничего не говорила?
— Просто забыла.
— А мы посмотрим, если речка грязная и холодная, купаться не будем. Просто посидим на песочке. Хорошо? А вечером сходим на вторую серию «Тарзана».
— Ура! Хочу Тарзана и Читу любименьких!
Пока мама наводила марафет, я собирала в торбочку посудку, чтоб играть на пляже в песочке. Но радость моя оказалась преждевременной. В дверь властно постучались. Мама быстро накинула халат и повернула ключ в двери.
— Слава богу, Лидочка, что я вас застал! — запыхавшийся Игорь Палыч рухнул на табуретку, — Собирайтесь, к двенадцати нужно быть в филармонии, нас ждут.
— А что случилось? Кто нас ждёт? — брови у мамы взлетели под чёлку.
— Халтура, Лидочка, халтура! — радостно визжал Игорь Палыч, потирая руки. — Правда, это нелегально, — он понизил тон, — Никому ни слова, чтоб не дай бог не пронюхали в управлении культуры. В общем, так — твоя ставка 25 рэ. за концерт. Панько читает Гоголя, запросил тридцатку. Ну, ты ж понимаешь, он заслуженный. И он такой смешной. А как без юмора в концерте? Никак. Остальным по двадцатке. Я прикинул — концерт на полтора часа. Я даже не спрашиваю, согласна ли ты. Правда?
— Конечно, деньги нужны и я согласна. Но как с Ветуней?
— Я тоже буду концерт давать, я много номеров знаю…, а то без меня мама не будет ездить, — робко подала я голос из угла с игрушками.
— Нет, нет, только без ребёнка, — нахмурился Игорь Палыч, — Большая ответственность. Пока неизвестно, что с транспортом и так далее. Пока договорились, что машины будут присылать из клубов. А что за машины… не знаю. Ребёнка лучше не брать. И чтоб она во дворе тоже не болтала языком.
На следующий день мама уехала на халтуру. С одной стороны было обидно, что свободное плаванье отменилось, а с другой мне даже нравилось, что я опять была предоставлена себе самой. Я опять могла гулять во дворе, сколько душе влезет. Теперь я не боялась, что мама унюхает пёсий запах Найды. Я опять обнимала собаку, водила её к себе домой, кормила супом с тушёнкой. А мама, чувствуя свою вину, хвалила меня за то, что я съедала всё, что она мне оставляла.
Я знала, что дед Ритки и Эльки ездит с моей мамой на «халтуру», но молчала. Они тоже соблюдали конспирацию. Мы опять подружились. Поделили с мальчишками танк. Мальчишки владели танком с утра до вечера. А вечером, когда они уставали воевать, танк оккупировали мы. К концу лета между траками разорванных гусениц пророс высокий бурьян. Наломав веток бурьяна, мы устелили ими дно выпотрошенного танка. На смотровые щели повесили занавесочки из американской бумаги в сиреневых цветочках. Притащили много игрушек. До темноты играли «в домик». Девчонки обзавидовались, увидев мою посудку. Ритка, правда, скорчила гримасу, мол, через неделю она пойдёт в первый класс, станет ученицей, и ей некогда будет играть в детские игры. Дед Панько уже научил её читать по слогам сказку «Три поросёнка». На следующий день Ритка принесла картонную старенькую книжку-раскладушку про трёх поросят, с картинками, затрёпанную и грязную, как сами поросята в жизни, и долго-долго читала нам по слогам. Она так задирала свой курносый нос, что мне захотелось тоже проявить какую-нибудь грамотность. Какая я дура! Мне бы прочесть им стишок про дождик или «Буря мглою небо кроет», а почему-то хотелось, чтоб они подумали, что я знаю сказки посерьёзнее «Трёх поросят».
— А про Маленького Муха знаете? — как то само собой сорвалось у меня с языка; это когда мы жили у Лидии Аксентьевны, Витюнчик всё время просил свою маму, чтоб она почитала ему сказку про «Маленького Муха». Сказку я так и не услышала, запомнила только название.
— Не знаем. Расскажешь? — попросила Элька.
Ритка на удивление тоже проявила интерес:
— Давай, рассказывай, а то я уже устала читать, — и она как взрослая вздохнула.
— Значит так…, — начала я, совершенно не имея представления, что мне взбредёт в голову в следующую минуту, — Маленький Мух… жил в Одессе… Жил он себе в Одессе и был очень смелый. Наши ушли из города, чтоб заманить румынских фрицев, а потом, когда они заманятся, чтоб обмотать весь город колючей проволокой и заарестовать всех сразу. Людей с дитями, и даже бабушек и дедушек, всяких там соседей, наши спрятали в катакомбы.
— В какие катакомбы? — тихо перебила Ритка, и я поняла, что девчонки внимательно слушают.
Дальше я сочиняла уже смелее:
— Катакомбы — это такие тёмные калидоры под землёй. Там очень страшно, но зато фрицы туда не сувались. Ну, значит, вот… наши, значит ушли, а Маленький Мух остался и стал храбрым партизаном. Он был такой малюсенький, что фрицы не замечали его. А на всякий случай у Муха была шапка-невидимка. Фрицы поснимали все наши красные флаги и понавесили везде свои чёрные. Тогда Маленький Мух ночью залезал на дома и скидывал чёрные флаги на тротуар. Фрицы опять их вешали. Маленький Мух подумал:
— Я очень не доволен, что фрицы опять вешают свои флаги на дома. Нужно что-то придумать.
Три дня и три ночи он сидел в катакомбе и думал! А утром он пошёл на развалку и нашёл там много красной бумаги. Три дня и три ночи он сидел в тёмной катакомбе и вырезал ножницами звёзды. Когда он нарезал целый мешок звёзд, то выглянул из катакомбы.
— Ни фига! Это ж сколько нужно красной бумаги, чтоб нарезать целый мешок звёзд, — возмутилась
