Сахар на обветренных губах (СИ) - Кит Тата

— Вали в ментовку и забирай заявление! — цедила она сквозь стиснутые зубы, глядя на меня абсолютно безумными глазами. От ней пахло алкоголем и будто какими-то лекарствами. Видимо, одолжила у бабки что-то сердечное. — Думаешь, я с тобой шутки шутить буду? Пошла и забрала заявление!

— Я не буду забирать заявление. Более того, я сделаю всё, чтобы он сидел как можно дольше. Ясно?

— Ты посмотри на неё! — фыркнула мама и толкнула меня в грудь. Я удержала равновесие, но осталась стоять на месте, пока мама, играя убитую горем жену, запускала в свои потрепанные волосы руки.

— Мама, не трогай Алёну! — Катя попыталась казаться строгой и внушительной. Но маме было не до неё.

— Рот закрыла и ушла в комнату! — рявкнула мама.

Катя заметно стушевалась и посмотрела на меня.

— Кать, подожди пока в комнате. Хорошо? Мы с мамой поговорим.

Катя бросила последний злобный взгляд на маму и нехотя ушла в сторону кухни, где почти сразу зашумел чайник.

Наверное, будет ждать, что мы вместе попьём чай, но, похоже, сегодня это вряд ли случится.

— Он это заслужил, — произнесла я спокойно, поймав мамин взгляд. — И очень давно.

— А ты у нас кто? Судья? Бог? Ты какого хрена решила, что можешь решать, кто и что заслужил, а? — давила на меня мама.

— Он бил нас годами, мам. Годами! Тебе самой не кажется, что это ненормально? Ненормально то, что мы считали это нормальным.

— Тебя за твой поганый язык, вообще, убить мало, — выплюнула мама ядовито.

Я качнула головой и молча проглотила эту грязь.

— И что он тебе наплёл? Насчёт дяди Миши, — уточнила я.

— Правду. Сказал, что это всё из-за тебя. Это ты пришла и задницей крутила перед ними. А Боря пытался тебя защитить. А если бы этот Мишка его ножницами, а? Ты об этом своим куриным мозгом подумала?

— Угу, — кивнула я, поджав губы. — То есть он тебе не рассказал, как они оба пытались меня раздеть и даже почти раздели, а потом начали драться, так как на словах не могли решить, кто из них первым будет меня насиловать? Насиловать, мам. Я ни перед кем задницей не крутила. Я пришла с работы, чтобы взять вещи и уехать к Вадиму, когда узнала, что тебя и Кати не будет до утра.

— Конечно! — фыркнула мама саркастично. — Ты, поди, только и ждала момента, когда меня не будет, чтобы лечь под него. Мало тебе того, что он за учёбу твою платит, так тебе больше его денег понадобилось? Наверное, долго ждала, когда меня рядом не будет и можно будет ноги перед ним раздвинуть? Ещё этого попугая в красной куртке домой начала водить, чтобы ревность вызвать. Боря мне всё рассказал. Да я и сама всё прекрасно видела.

— Ты дура? — собственный голос казался мне чужим. — Он хотел меня изнасиловать. Изнасиловать, мам! Видишь эти синяки? Видишь? — я оттянула ворот толстовки, показывая следу удушения. Подняла край толстовки, показывая синяки, которые возникли в результате моего сопротивления. — Или тебе напомнить, как часто он специально подлавливал меня голой, выламывая двери в туалете? А как трусы мои нюхал, рассказать?

— Заткнись! Заткнись, тварь! — она снова начала кричать и в этот раз, что было сил, ударила меня по лицу ладонью. Больно стало не из-за удара, а из-за того, что она отрицает очевидное и не верит собственной дочери, которую, казалось бы, должна защищать во что бы то ни стало. — Сука! Ненавижу тебя! Всю жизнь ты мне испортила. Всю!

— Я испортила? Тебе? — я улыбалась сквозь слёзы. Проглотила колючий комок из боли и обиды, вставший поперек горла и постаралась нацепить на лицо маску безразличия. — А что ты сделала хорошего? Для меня, для Кати? Что? Хоть одну вещь назови. Хотя бы одну.

— Пошла вон отсюда, — выплюнула она в ответ. В её глазах тоже появились слёзы, но их природа мне была неясна. Но хотелось верить, что эти слезы — свидетельство того, что она только что поняла, что ничего хорошего ни для меня, ни для Кати не сделала. — Чтобы я больше тебя не видела.

Резко повернувшись на месте, она широкими шагами зашла в квартиру и захлопнула дверь.

Оглушенная, я осталась стоять на месте и смотреть перед собой на черное металлическое полотно.

Внутри что-то безвозвратно умерло. Будто отвалилась какая-то часть меня и превратилась в пепел.

Я повернулась к лестнице, чтобы спуститься вниз, но дверь приоткрылась. Аккуратно выглянула Катя и босыми ногами подбежала ко мне.

— Ты же не уйдёшь? Я не хочу оставаться с мамой и бабушкой. Они только пьют и кричат друг на друга и на меня.

Я очень хотела её забрать с собой прямо сейчас. Но слова Одинцова о том, что за это мне может грозить реальный срок, значительно охлаждали мой пыл. Особенно учитывая тот факт, что мама только что мне наговорила, я не могу пойти на такой риск. Наверняка, она сразу вцепиться за это и побежит в полицию писать заявление о том, что я похитила её дочь. Поэтому пока мне нужно быть умнее и не рисковать так сильно.

— Я сейчас уйду, Кать. Но завтра, часов в одиннадцать, я буду ждать тебя внизу на детской площадке. Приходи. Хорошо? Только маме и бабушке не говори, что я приду.

— Ладно, — едва сдерживая слёзы, ответила сестра, понуро опустив голову.

— Не расстраивайся, ладно? И не воспринимай крики мамы и бабушки всерьёз. Они просто пьяные. Не бьют?

— Нет. Просто кричат. Достали уже, — надула она губки.

— Завтра мы с тобой погуляем. А сегодня просто сиди в комнате, и пусть они друг на друга кричат. Договорились?

— Ладно.

Обняв сестру напоследок, я проследила за тем, как она вошла в квартиру и закрылась изнутри. Спускаясь на улицу к машине Одинцова, я с трудом проглотила все слёзы, что просились наружу.

В глубине души я надеялась хоть раз получить материнскую защиту, понимание и поддержку, но лишь окончательно убедилась в том, что ничего этого могу больше не ждать.

Теперь вопрос о том, чтобы забрать у неё Катю, будет для меня самым принципиальным.

— Как всё прошло? — спросил Одинцов, едва я села в машину.

— Нормально, — ответила я глухо. Пристегнула ремень и отвернулась к боковому стеклу, чтобы избежать зрительного контакта с ним.

Я едва держала себя в руках. Просто молча ждала, когда он увезет меня к себе, где я, закрывшись в темной комнате, смогу полноценно разревется и хорошо всё обдумать.

— Не хочешь рассказать? — аккуратно спросил он, выдержав небольшую паузу.

— Не хочу.

Двигатель автомобиля загудел. Мы выехали со двора и через несколько минут по полупустым городским дорогам припарковались у многоэтажки, в которой была квартиры Одинцова.

Константин Михайлович больше не пытался со мной заговорить. Несколько раз я поймала на себе его задумчивый взгляд. Он смотрел так, будто пытался разгадать мои мысли. И была ему благодарна за то, что он не пытался забраться ко мне в голову вопросами и рассуждениями о том, что правильно, а что нет.

В квартире я, сняв верхнюю одежду и обувь, сразу прошла в комнату и плотно закрыла дверь. Не включая свет, легла на кровать, уткнулась лицом в подушку и расплакалась. Тихо, без театральных всплесков.

Мне просто нужно было выплеснуть всю ту боль, что я принесла в себе в эту квартиру. Мне хотелось хоть как-то избавиться от той грязи, которой меня только что окатила родная мать.

Рвать на себе волосы и искать причину в себе я не стану. Я не виновата. И я это пониманию. В том, что произошло, нет моей вины.

Я согласна с тем, что мой язык — не подарок. Я могу быть резкой, сказать что-то, что не понравится, но это всегда правда. Не знаю, откуда у меня это — от папы, наверное — но я не могу промолчать. Даже понимая, что за сказанное последует наказание, я не могу просто закрыть рот и сделать вид, что меня всё устраивает.

Сегодня я ещё могу позволить себе поплакать, пожалеть себя, подумать о том, какие все плохие. Но уже завтра мне нужно взять себя в руки и снова выйти на эту тропу, к которой сегодня меня подвёл Одинцов и подсказал, в каком направлении я должна идти.

Я никогда ещё не ходила путём правда.