Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях - Константин Базили

После дневных забот Ибрахим проводил ночи в разврате и в буйстве, опьяненный вином и злобой. По распоряжениям Сулейман-паши зрелища эти тщательно укрывались от войска. Не один раз, когда под влиянием винных паров вспыхивала в сердце Ибрахима месть к сирийцам за их измену, он приказывал предать город грабежу, но Сулейман-паша укладывал его в постель и стерег по ночам из опасения, чтобы не повторились в его отсутствие те же приказания.

Армия была разделена на три колонны; первая выступила в начале декабря под начальством Сулейман-паши. Этот отряд служил собственно конвоем для солдатских жен и детей и для тяжелой артиллерии; войска считалось в нем не более 5 тыс. человек. Он направился прямо на юг, по пути в Мекку, до параллели Суэца, там поворотил на запад и достиг благополучно Египта, потерявши на пути только половину вьючного скота, часть артиллерии, несколько сот жен, детей и солдат, павших от усталости. Затем 17 декабря выступили другие две колонны — под предводительством дивизионного генерала Ахмеда Менекли-паши и самого Ибрахима. На площади простился Ибрахим с жителями Дамаска, наказав им оставаться в покое, ждать новых властей, не бушевать и не обижать христиан. «Не то, — прибавил он, садясь на коня и грозя им пальцем, — ворочусь с половины дороги и рассчитаюсь с ослушниками».

Глава 16

Замысел Порты об уничтожении Мухаммеда Али. — Опрометчивость ее действий. — Перемена политического направления Франции, ее декларация. — Игра Тьера и донесение французского адмирала. — Министерство Тизо. — Укрепление Парижа. — Испуг Мухаммеда Али. — Конвенция коммодора Непира. — Ее несообразности. — Смирение Мухаммеда Али. — Упрямство Порты и характеристический разговор верховного везира. — Милостивый фирман. — Уловки турок и окончательное решение египетского дела. — Конвенция о проливах. — Важность сего акта относительно России. — Дипломатический промах турок и ответ князя Меттерниха

Целью Лондонского трактата было освобождение Сирии от Мухаммеда Али и водворение мира на Востоке. Мухаммед Али, кроме военных своих подвигов, ознаменованных отвагой и удачами, имел за собой великие гражданские заслуги и отличался среди преобразовательной суматохи Востока основным и прочным направлением своих предприятий. Если великие державы сочли нужным в 1840 г. положить правосудные пределы честолюбивым замыслам египетского паши, однако они вовсе не имели в виду уничтожить Мухаммеда Али. Не так разумел дело диван. Упорствуя в централизационной системе Махмуда, но не соображаясь нисколько со средствами своими и со степенью способностей своих для водворения централизации и единства по всему пространству империи, диван усмотрел в трактате 15 июля благоприятный случай для конечного разрушения здания, воздвигнутого румелийским выходцем в далеком Египте, вне политической сферы Стамбула. В эту сферу включалась теперь Сирия по приговору великих держав. Прежде чем открыть новый процесс о Египте, предстояло Порте оправдать произнесенный в ее пользу приговор, а оправдать приговор этот она могла введением хорошего управления в Сирии. Российский кабинет сомневался в том еще в 1839 г., когда представители великих держав в Константинополе вели переговоры с Портой об условиях миролюбного раздела с Мухаммедом Али. Доныне, восемь лет спустя, успела ли Порта рассеять те сомнения, которые показались тогда обидными ее самолюбию?

На второй отказ Мухаммеда Али по истечении двадцатидневного срока она отвечала фирманом о низложении его с Египетского пашалыка, и, приступая к завоеванию Сирии, она тогда же присовокупила к другим титлам сераскира Иззет Мехмета звание полномочного султанского наместника в Египте. В седьмом параграфе отдельного акта, включенного в трактат 3 (15) июля, было сказано, что, если по истечении двадцатидневного срока Мухаммед Али не согласится на предложение о наследственном обладании Египтом, султан может принять какие заблагорассудит меры «по соображению с собственными пользами и с советами своих союзников». Но мера, принятая Портой, не была основана ни на истинных пользах империи, ни на мнении союзников. Быть может, ее прихотям потакали мелочные страсти дипломата, который в ту пору руководил по-своему стамбульской политикой[244]. Все кабинеты единодушно осудили эту меру, а Франция, деятельно готовясь к войне, объявила, что приведение в исполнение угрозы Порты против Мухаммеда Али будет для нее casus belli.

Как ни груба была ошибка Порты, она способствовала постепенной развязке дела, ибо Франция, отказавшись уже от своих притязаний в пользу Мухаммеда Али относительно Сирии, ограничивалась Египтом, а это вполне согласовалось с видами других держав. Решительной, громкой речью будто в удовлетворение народного самолюбия, обиженного трактатом Лондонским, французское правительство покрывало благоразумную умеренность политического своего направления[245]. Еще более значения имела в том же смысле смена министерства, возникшего в мае 1840 г. среди весеннего волнения народных страстей, буйного министерства Тьера, прошумевшего все лето и павшего в октябре при отголоске пальбы сирийских берегов. Основывая свои расчеты на призраке материальной силы Мухаммеда Али, упуская из виду непрочность насильственного его владычества в Сирии, павшее министерство было убеждено в том, что борьба на Востоке продлится, что решения союзных держав встретят здесь препоны, и хотело улучить эпоху, чтобы вступиться в дело войной ли или переговорами. При самом открытии военных действий оно поспешило отозвать в Тулон флот, который уже полтора года парадировал в Османских водах.

Адмирал Лаланд желал морской войны и надеялся омыть стыд полувековых уничижений французского флага пред английским. В докладе, писанном под впечатлением пальбы у сирийского берега, он просился туда, чтобы истребить английский флот, и ручался в успехе. «Если же, — присовокуплял он, — правительство упорствует в сохранении мира, то надлежит немедленно отозвать флот и тщательно избегать встречи французских кораблей с английскими под опасением, что с обеих сторон заряженные пушки сами собой станут палить».

Опасения французского адмирала были более основательны, чем уверенность в победе. В самом деле, народные ненависти этой эпохи угрожали возжечь войну вопреки воле правительств. Нельзя было сомневаться в том, что и король, и министерство видели необходимость мира под опасением навлечь на Францию ряд новых бедствий внутренних и внешних и подписать затем мирные трактаты унизительнее трактатов 1815 г., против которых так суетно вопияли в это время слепые страсти толпы. Но основные начала конституционного правления не позволяли руководствоваться одним здравым смыслом и государственным интересом. Тьер успел сыграть пред своим падением самую преступную конституционную игру: чтобы приласкаться к страстям народным, он выставлял себя партизаном войны в твердом убеждении, что мудрый король никогда не согласится на открытие войны. Тем он хотел обеспечить себе сочувствие толпы, сложить на короля и на своего преемника ответственность сохранения мира, стяжать журнальную славу патриота, сковать себе оружие оппозиционное в самом разгаре народных страстей и таким образом заготовить себе обратный путь к власти.

Степенный Гизо заменил пылкого Тьера и предпринял тяжкий труд распутывания всего, что было перепутано его предшественником. Между тем успешное решение восточного дела вне участия Франции и вопреки ей, твердость кабинетов и чувства, обнаруженные народами по поводу угроз на европейский мир, разрушили мечты 1830 г. и убедили Францию в том, что она уже не владела пещерой Эола, не располагала ураганами по своему произволу и что опыт прошедшего научил Европу остерегаться ее революционных призывов. Вместо того чтобы угрожать войной Европе, она стала помышлять о собственной защите. 600 млн франков были назначены палатами на сооружение укреплений кругом столицы, дважды взятой союзными войсками в 1814 и 1815 гг. Эта оборонительная мера, подкрепленная в прениях палат красноречием самого Тьера, поборника войны, много послужила к тому, чтобы успокоить брожение умов и рассеять призраки, ослеплявшие народное мнение.

По открытии военных действий у сирийского берега Мухаммед Али ласкал себя надеждой, что Ибрахим и Акка успеют продлить борьбу в Сирии, доколе перепутаются дела в Европе и вспыхнет общая война. С одной стороны, легкие успехи союзных сил и чувства, обнаруженные сирийскими племенами, а с другой — падение Тьера образумили упрямого старика и убедили его в том, что на нем одном лежало все бремя войны. О походе в Малую Азию нельзя было уже думать, когда ему самому предстояло защищаться в Египте и выручать сына из Сирии. Деятельно приступил он к укреплению Александрии с моря, равно и других береговых пунктов Египта. Он употребил на эти работы соединенные экипажи своего и султанского флотов, поставил на военную ногу кое-как сформированные им народные ополчения Каира и Александрии и готовил новую экспедицию в Сирию. Посреди этих приготовлений адресовал он благодарственное письмо французскому королю за сделанную им декларацию о политическом существовании Мухаммеда Али, хвастливо ручался, что он силен отстоять всю Сирию, и ходатайствовал, чтобы посредничеством Франции были ему оставлены по крайней мере Аккский пашалык и остров Кандия. Все это письмо дышало преданностью Франции, готовностью последовать ее советам.