Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях - Константин Базили

В этом тревожном расположении горцев союзники видели признаки народной любви к султану. Направление весеннего ливанского бунта, равно и последовавшие за водворением султанской власти междоусобия и смуты в горах достаточно обнаруживают в самой готовности христиан ливанских вооружиться за султана не преданность их султану, но преизбыток анархических начал и расслабление коренного феодально-теократического устройства гор под вековым влиянием шихабов и пашей.

Французское правительство нарядило в ту пору к берегам Сирии генерала ордена лазаристов, чтобы влиянием духовенства действовать на массы. После неудачи дипломатической своей кампании за египетского пашу Франция наряжала на Восток не войско, не флоты, не казну, как того ждали обманутые ее возгласами паша и эмир, но духовного генерала, обращая дарованное ей трактатами право покровительства католической церкви в орудие своей политики противу султана. Но эта духовно-политическая миссия другого результата не имела, как разве то, что она укрепила старого эмира в верности египетскому паше. Что же касается народных масс, то католическое духовенство было принуждено сознаться в своем бессилии противу народного чувства.

Самые родственники эмира являлись один за другим в союзный лагерь. Двоюродному его брату эмиру Беширу эль-Касему был дан султанский фирман на княжество[240] вместо разжалованного за измену эмира Бешира.

Элементы разрушения отовсюду накоплялись над египетской армией. С распространением бунта умножились и побеги: ежедневно являлись в союзный лагерь сотни беглых сирийских рекрутов, привязанных одним страхом к знаменам Ибрахима, и сотни турецких низамов десантной флотской бригады, задержанной Мухаммедом Али. Измена обнаружилась даже между высшими египетскими офицерами.

По сожжении и разграблении Бейт Шебаба Ибрахим-паша оставался в наблюдательном положении на высотах Бекфеи, в 10 верстах от союзного лагеря, чтобы страхом своего присутствия содержать в повиновении горы. Приближалась осенняя пора; он не думал уже о наступательных действиях, а только желал продлить борьбу несколько недель и ждал первой бури, которая разогнала бы флот от этих опасных берегов. Тогда он мог бы в свою очередь утомить союзное войско, беззащитное со стороны моря, и наказать бунт племен сирийских. И в самом деле, французское правительство требовало, чтобы он только 6 месяцев отстоял Сирию, а за последствия ручалось. Чтобы предупредить побеги, внушить своему войску любовь и доверенность к себе и рассеять уныние египетского солдата, привыкшего почитать своего полководца непобедимым, Ибрахим вслух издевался над стамбульскими войсками и заставлял старых своих сподвижников рассказывать эпизоды кампании 1832 г., когда три армии были последовательно им уничтожены. Сам он вел бивуачную жизнь, спал на войлоке, обедал с артелью и, чтобы поддерживать в самом себе это напряженное состояние притворного веселья, пил безмерно…

Но уже союзники, ободренные успехом и чувствами народонаселения, вступали в горы и 28 сентября атаковали позицию Ибрахима. Их поддерживали многочисленные отряды вооруженных в лагере горцев, которые, хотя и не приняли деятельного участия в сражении, однако пособили союзникам тем, что они затрудняли движение египетской армии. Коммодор Непир с Селим-пашой лично повели атаку. Они расположили свое войско на высотах, противу самой позиции, занятой Ибрахимом, укрепились шанцами и поставили батарею горной артиллерии. Между тем другой отряд, под начальством полковника Омар-бея, и милиции горцев эмира Бешира эль-Касема по другому направлению вступали в ущелья, огибали позицию Ибрахима и готовились занять возвышения с его тылу. Незнание местностей не позволило турецким офицерам лучше сообразить свои движения в совокупности с горцами, иначе они могли здесь взять в плен самого Ибрахима.

Он не долго устоял; бывшая при нем милиция друзов разбежалась, его албанцы бесполезно занимали глубину ущелья, прорезавшего позиции обоих войск, а сам он с регулярным войском был подвержен всему огню турецкой артиллерии, тогда как самые местности не позволяли ему действовать артиллерией. Уныние овладело войском, обступленным отовсюду бунтом и ущельями непроходимыми, где с часу на час из-за кустарников, из-за скал могли возникнуть невидимые враги. Обходное движение турецкой колонны, которая уже начинала показываться на высотах с его тылу, заставило Ибрахима поспешно отступить, пока еще не были заняты кругом ущелья. К закату солнца пасмурно сел он на коня, им самим вскормленного, послушного его голосу, свободно следовавшего за ним повсюду в его походах, будто собака. Один со своим конюхом-негром спустился Ибрахим по тропинкам едва проходимым в округ Метен, куда еще не успел проникнуть бунт. Проезжая чрез одно селение, он остановился у источника утолить свою жажду. «Что нового у вас?» — спросил он у поселян. «Слышно, что Ибрахим-паша разбит и бежит», — отвечал ему с злой улыбкой горец, вероятно, его узнавший. Ибрахим, который столько лет привык действовать на воображение арабов одним страхом, не изменил своему характеру; он приказал конюху отрубить голову дерзкого горца и между тем хладнокровно пил из кувшина, поданного ему жертвой его гнева.

Покинутое им войско вполовину рассеялось, вполовину положило оружие. В то же время Сулейман-паша выступал из Бейрута[241], не сдержавши своего слова взорвать город. Десант с английских кораблей успел отрезать фитили с уготовленных подкопов. Турецкое войско опустилось туда вслед за бекфейским делом. Занятие Бейрута, куда была переведена главная квартира союзников из Джунии, положило конец нерешимостям горцев и страху египетского имени. Уже около 20 тыс. ружей было роздано из союзного лагеря. Новый эмир ливанский формировал народное ополчение, чтобы защитить горы от обратного вторжения египтян и содействовать союзному войску в наступательных его действиях. Ибрахим занимал еще всю внутреннюю Сирию и, несмотря на бедствия, его настигшие, повелевал еще огромной армией. Но было необходимо воспользоваться впечатлением первого успеха и действовать быстро и наступательно. Приближалась осень, а в эту пору содействие флота становилось сомнительным в случае принятия Ибрахимом наступательных действий противу береговых пунктов, по которым раздроблялись уже силы союзников. Состояние Европы и волнение умов во Франции, где правительство едва могло удерживать порыв народный, предписывали союзникам ускорить во что бы то ни стало решение восточного дела.

Вооружение народа входило в план сирийской экспедиции, предпринятой столь слабыми средствами именно на том основательном расчете, что племена Сирии ждали только призыва к восстанию. Мера эта входила равномерно в планы султана Махмуда в несчастную кампанию 1839 г. Но в такой стране, какова Сирия, и в такую эпоху, когда так буйно восставал анархический элемент по мере падения обуздавшей его власти, когда племена одно за другим под благовидным предлогом верноподданнического энтузиазма за своего султана готовились праздновать неистовые сатурналии своего освобождения от власти, им ненавистной, — была очевидна опасность призыва к бунту.

Феодальное устройство края доставляло союзникам верное средство для сбора народного ополчения на законном основании, согласно с духом и преданиями сирийских племен. Тем только были бы предупреждены последовавшие за изгнанием египтян кровопролития на Ливане и в Набулусе и общая неурядица при восстановлении турецких властей по всей Сирии. Вместо того чтобы вверить каждому шейху под его ответственность число оружия, соразмерное с числом людей, сколько он мог выставить в поход, раздавались ружья из лагеря без разбора, даже без описи всякому, кто ни являлся. В то же время корабли, которые крейсировали для сообщения с жителями, наряжали на берег во всех благоприятных пунктах молодых офицеров для сдачи ящиков с ружьями встречным поселянам. Если бы можно было приписать эту роковую ошибку одним турецким пашам, мы бы не удивлялись: паши, особенно в первые годы занятия Сирии, кроме глупостей, ничего не делали; но удивительно то, что сами англичане, которые должны были предвидеть естественные последствия столь необдуманного вооружения масс, всего более тому способствовали. Когда Ибрахиму донесли об этом, он не скрыл своей радости. «Я оказал султану великую услугу, — заметил он, — отобранием оружия у сирийских племен; теперь его же именем обрекают бессилию власть его в этой стране».

Проехавши горы один со своим конюхом, среди двойной опасности скользких тропинок, висячих над пропастью, и народного возмущения, которое при его бегстве шло по его пятам и могло его опередить, Ибрахим спустился в Захлу, по ту сторону Ливана. Тут поведено было сосредоточиваться всем отрядам египетским, выступавшим из гор и из береговой линии, и вскоре составился в этом военном пункте, грозном для Ливана, 15-тысячный лагерь с 30 орудиями. Сильный гарнизон, занимавший дотоле Тараблюс, получил приказание очистить город и цитадель и ретироваться по ту сторону гор в Баальбек (6 октября). Из Латакии и Искендеруна гарнизоны были также отозваны или опрокинуты атакой с моря. Таким образом, предчувствия Сулейман-паши оправдывались; по берегу нигде не могли устоять египтяне при самом открытии кампании, за исключением одной Акки, которая готовилась на самую упорную защиту.