Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях - Константин Базили

Мухаммеду Али уступалось право потомственного управления Египтом, Нубией, Дарфуром, Кордофаном и Сеннаром в качестве полномочного наместника султана, с воспрещением продолжать наезды в эти последние области для вывоза невольников и с воспрещением обращать этих невольников в евнухов.

Право наследования определялось по первородству в прямой мужской линии, старшему в роде, с совершенным отстранением женской линии в случае прекращения первой.

Паша египетский уравнивался по иерархии с другими везирами империи, и ему присваивались те же почетные титлы и тот же нишан (алмазный знак).

Правила Гюльханейского хатти шерифа распространялись на Египет; что же касается до других узаконений, то предоставлялось паше приноровить их к своим областям по мере возможности.

Все трактаты Османской империи с другими государствами имели обязательную силу в Египте. Заметим здесь, что условие это относилось преимущественно к новой торговой конвенции, которой уничтожались по всей империи монополии и откупы. Конвенция эта, внушенная Англией в 1838 г., была преимущественно направлена против египетского паши по тому обстоятельству, что его доходы основывались на системе бесчисленных монополий.

Подать в казну султанскую определялась в 80 тыс. мешков (около 2150 тыс. руб. серебром). Паше предоставлялось право чеканить монету на имя султана.

18 тыс. регулярного войска составляли в мирное время сухопутную силу Египта, а при постройке военных судов надлежало испрашивать позволения у султана. Силы эти почитались в службе султана, и не позволялось никакого различия во флагах и в отличительных знаках чинов. Производство до чина полковника предоставлялось паше.

Так заключился на Востоке между султаном и его вассалом под влиянием союзных держав долгий спор, взволновавший все умы в 1840 г. Попытки посредничества Франции были устранены союзными державами, и постановления трактата 3 (15) июля 1840 г. исполнены.

Франция, принужденная утишать свои возгласы по мере успеха сирийской экспедиции и успеха переговоров между султаном и пашой, благоразумно признала восточные факты, совершенные без ее участия, и впервые приняла великий политический урок за переворотом 1830 г. Вследствие дипломатических своих прегрешений и суетливого красноречия говорунов в палатах и в журналах, увидевши себя без союзников, без народных сочувствий на всем политическом горизонте, оскорбивши самую Испанию объявлением павшего министерства о намерении его занять Балеарские острова, осужденная при первом открытии войны лишиться африканских своих владений, не доверяя самой себе при разорительном упадке государственного кредита, Франция искала благовидного предлога, чтобы прекратить бесполезный спор по делу Мухаммеда Али, уже покорившегося своей судьбе[247]. По предложению российского кабинета союзные державы пригласили Францию принять участие в заключении конвенции о закрытии обоих проливов Мраморного моря.

Акт этот был подписан в Лондоне [1/13 июля] 1841 г. между Россией, Австрией, Англией, Пруссией, Францией и Османской Портой. Он составляет самый положительный результат всех политических событий Востока и последовавших по их поводу переговоров между европейскими державами. Самые выражения трактата служили к успокоению умов после угроз 1840 г. В нем сказано: великие державы, убежденные, что их согласие служит Европе вернейшим залогом мира — сей вожделенной цели их постоянных усилий, — и во знамение взаимного согласия признавали старинное право Османской империи о том, что Дарданеллы с одной стороны и Босфор с другой — недоступны военным флотам; они обязывались сообразоваться с сим правилом, вошедшим в народное европейское право.

Конвенцией 1841 г. вся Европа признала Черное море морем внутренним между Россией и Турцией. По поводу первой сирийской войны Россия в 1833 г. положила в Ункяр-Искелесском договоре благое основание сего права, обязавши Турцию закрыть Дарданеллы военным флотам всех наций[248]. Срок этого трактата был назначен восьмилетний; едва исходил он, вторая сирийская война и политические обстоятельства Востока и Европы повлекли сами собой другие великие державы к признанию и введению в народное право Европы положенного Россией начала, равно согласного и со здравой политикой, и с вечными законами природы. Сама природа указывает каждому государству, каждому народу границы и пути его деятельности то течением рек, то хребтами гор, то расположением берегов и морей. Завистливые вопли Запада противу Ункяр-Искелесского акта еще не умолкли, а стяжание России мирное и бескорыстное послужило равномерно к тому, чтобы положить конец тревогам, объявшим Запад и едва не ввергнувшим всю Европу в пропасть неизмеримых бедствий.

Заметим еще одно обстоятельство, которое весьма основательно можно отнести к благим последствиям политического кризиса 1840 г. и заключившего кризис этот европейского акта. Все помнят внутреннее состояние Франции с 1830 по 1840 г., ее десятилетнее треволнение, борьбу партий, ряд заговоров, бунтов и покушений на жизнь семидесятилетнего короля, ряд бессильных министерств, сменявшихся одно другим с быстротой театральных декораций и изнемогавших одно за другим в омуте народных страстей. Нет сомнения в том, что, если бы Франция в этот десятилетний период не имела за собой африканских полей для пролития преизбытка своей воспаленной крови, ни мудрость короля, ни патриотизм просвещенного и благонамеренного класса не спасли бы ее от походов на Рейн и в Италию и от неизбежного затем приговора народной Немезиды. Суровые поучения 1840 г. были спасительны не только для правительства французского, но еще более для инстинкта народного; они упрочили министерство Гизо и охранительные его начала и даровали, после эпохи Наполеона и Бурбонов, третий промежуток благоденствия и мира поколению, осужденному искупать тягчайшими испытаниями период безбожества и ужасов, осквернивших его колыбель и поприще его отцов в исходе [XVIII] столетия.

Таковы были непосредственные результаты великой драмы, которая с 1832 г. разыгрывалась в виду внимательной Европы на восточных берегах Средиземного моря. Первый ее акт заключился Ункяр-Искелесским трактатом, второй — взаимными обязательствами европейских держав, выраженными нотой 15 (27) июля, а третий — исполнением трактата о Сирии. Эпилогом этой политической драмы можно назвать трактат о проливах. Если в иных ее явлениях мы видели на первом плане нашей сцены английский и австрийский флоты, зато не укроется от взоров всякого внимательного наблюдателя великая мысль, оцепившая этот ряд событий от завязки до развязки, мысль, выразившаяся в эпилоге.

Россия ограничила материальное свое действие одним появлением своего Черноморского флота и десантной дивизии на Босфоре в 1833 г. Но затем по необходимости все восточные события подчинились трактату Ункяр-Искелесскому; военные действия 1839 и 1840 гг. под угрозой того трактата ограничились горизонтом Сирии; не пролито ни одной капли русской крови, не сделано никаких расходов; и когда в 1840 г. весь Запад кипел военными приготовлениями, тратились не миллионы, но биллионы, заключались займы, и везде упадал государственный кредит. Россия со своих безмятежных высот наблюдала за ходом событий, за неподвижностью весов, на которых лежал тяжелый ее меч, а в урочный час укрепила европейским актом свои законные права на Черное море. Стяжание это будет вполне оценено тогда, когда усмирение Кавказа и развитие гражданственности в областях закавказских обратят те благословенные берега в сходный рынок европейской и азиатской торговли, которая по неизменным законам своего периодического движения вновь изберет свой древний путь через Черное и Каспийское моря для сообщений Севера и Запада с внутренней Азией.

Заключим наблюдения наши любопытным эпизодом о дипломатическом промахе османского министерства вдобавок ко всем тем погрешностям, которыми ознаменован этот период вступления Турции в сферу европейской политической системы. В жару нот, протоколов и конвенций, которыми министры восемнадцатилетнего султана обменивались тогда с Европой, была ими сделана попытка предложения, чтобы Османская империя была обеспечена взаимным поручительством великих европейских держав. Вот что писал им в ответ князь Меттерних 20 апреля [н. ст.] 1841 г.:

«Мысль дивана, основанная на ложном начале, равно несбыточна и в моральном, и в материальном отношениях. Она ложна, потому что никогда государство не должно принимать и тем менее должно оно требовать от других государств такой услуги, которую оно не может в свою очередь взаимно им оказать. Государство, которое в противность этому правилу примет услугу такого рола, теряет в существе лучший цвет своей независимости. Государство, поставленное под поручительством другого, подчиняется воле того, кто принимает на себя обязанность покровителя. Ибо порука, чтобы быть действительной, сопряжена с правом покровительства, а если один покровитель тягостен, то многие в совокупности составят бремя невыносимое. Есть одна только известная форма для достижения цели поручительства с уклонением его неудобств — это оборонительный союз. Того ли хочет диван? Пусть сделает свои предложения; но вряд ли можно надеяться, чтобы предложения такого рода были приняты…»