Яд вожделения - Арсеньева Елена

Голоса своего она почти не слышала, однако в сознании все яснее, все громче звучал другой голос – женский, мягкий, ласковый – до того ласковый, что у Алены слезы наворачивались на глаза:

Мишка протяжно вздохнул. Глаза его медленно закрылись. Губы сонно чмокнули, а потом слабо улыбнулись. Вот так же засыпал он некогда, во времена незапамятные, под матушкину колыбельную, а рядом сворачивалась клубочком и дремала его сестра… Он не помнил ее имени, но знал, что сейчас она вернулась к нему, сейчас она рядом – и можно спокойно уснуть в тепле и ласке, потому что ничего не страшно, пока поет-напевает этот тихий голосок:

13. Пробуждение

Алена проснулась внезапно. Было такое ощущение, что плыла она, плыла по темной, глубокой, спокойной реке – и вдруг волны ни с того ни с сего вздыбились и вышвырнули ее на берег. И она лежит, цепляясь за землю, не в силах осознать, где находится, за что извергнута ласковой полутьмой в царство беспощадного света, в незнакомый, чужой мир и кто она вообще такая.

От ощущения собственной неприкаянности и этой безвестности так закружилась голова, что Алена вскрикнула, цепляясь за что-то мягкое, на чем она лежала, – и тотчас с двух сторон над нею нависли два лица… два настолько знакомых лица, что Алена вмиг вспомнила не только их, но и себя и теперь беспомощно, растерянно переводила взор с одного из этих лиц на другое.

Ибо над нею склонялись Катюшка и Маланья.

В первое мгновение Алене почудилось, будто она очнулась в доме Аржанова после ночного приключения в казармах и Катюшка сейчас примется трещать о том, как не повезло, что Аржанов увидел ее неприбранной, что, слава богу, Алена нашлась до возвращения Фрица, который появится не нынче – завтра, а Маланья будет смотреть обвиняюще и презрительно, а впереди Алену ждет встреча с Аржановым, в котором она с первого взгляда узнает…

Но тут память наконец вполне пробудилась и с такой стремительностью развернула перед Аленою свой вдоль и поперек исписанный свиток, что у той пуще прежнего заплясало все перед глазами, и она опустила веки со слабым, болезненным стоном.

Что-то зашелестело рядом – будто бы чьи-то шаги, а потом раздался Катюшкин грозный шепот:

– Куда это ты?!

– Так ведь проснулась же Аринушка, – пролепетала Маланья не без робости. – A барин молодой и сам граф сказывали, чтоб непременно позвали их, когда она очнется.

– А кто тебе сказал, что она очнулась? – воинственно прошипела Катюшка.

– Tак ведь глаза… – заикнулась Маланья.

Однако тут же была прервана:

– Что – глаза? Они закрыты, аль не видишь? По-прежнему Алена – Алена, запомни, никакая не Аринушка! – в беспамятстве. Верно, она только начала в себя приходить, да сызнова и обмерла. Зачем же, скажи на милость, беспокоить попусту Егора Петровича и его сиятельство?

– Правда что, – задумчиво пробормотала Маланья после некоторого колебания, – незачем, выходит!

Шаги ее снова приблизились, однако Катюшка шепнула:

– Ты, Малашенька, принесла бы мне чайку горяченького, а то зазябла я что-то, да в горле пересохло. Принесешь?

– Конечно, барыня, Катерина Ивановна, как велите! – покорно откликнулась Маланья, и скоро легонький стук двери обозначил ее уход.

В то же мгновение Катюшкины руки бесцеремонно тряхнули Алену, а голос нетерпеливо позвал:

– Hу, просыпайся, просыпайся же, соня! Довольно притворяться!

Алена покорно разомкнула веки – и не могла не улыбнуться, увидев близко над собою румяное, цветущее, обрамленное пышными локонами Катюшкино лицо:

– Я и не притворяюсь. Просто подумала, что ты мне пригрезилась.

Губы и язык повиновались ей так неохотно, словно вовсе отвыкли шевелиться.

– Ох, руки бы Леньке оторвать, – пробормотала Катюшка. – Вишь, язык-то у тебя заплетается – чудок он тебя до смерти не уморил! Мы уж думали… – Она отмахнулась, усмехнулась – и крепко обняла Алену своими теплыми, душистыми руками, расцеловала, по обыкновению чмокая воздух около щек, чтобы не перепачкать лицо подруги помадою: – Но до чего же я рада, рада видеть тебя живой! Кажется, никогда в жизни я так ничему не радовалась!

– Да я тоже счастлива, – пролепетала Алена, чувствуя, как защипало глаза. – Но скажи на милость: ты и правда здесь? Не снишься?

– Сдается мне, тебе кое-кто другой должен в снах являться! – задорно тряхнула головой Катюшка. – Впрочем, можешь успокоиться: я это, я, истинная! Воротилась с полдороги – и прямо кстати, чтоб тебя поздравить.

Она взяла со столика большую кружку и подсунула к губам Алены.

– Воротилась с полдороги?! – изумленно повторила та, проглотив вместе с молоком удивление о каких-то там поздравлениях. – Верно, Фриц дело какое-то вспомнил? Или новый приказ получил? – спросила она, но не прежде, чем осушила кружку до дна.

– Фриц? – Светленькие Катюшкины брови взлетели так высоко, что затерялись в пышных кудельках, обрамляющих лоб. – Tы о чем?.. Ах да, Фриц… Ну при чем тут он?

Настала очередь взлетать Алениным бровям.

– Позволь, матушка, это как это так – при чем?! – почти испуганно вопросила она. – Ты же ведь с ним уехала?

– Уехала с ним, а приехала без него, – досадливо отмахнулась Катюшка. – И забудь, забудь ты это имя вообще! Нету его больше, Фрица, нету на свете!

– О господи! – Алена всплеснула бы в ужасе руками, но и на вершок поднять их не смогла. – Неужто случилось что в дороге? Да жив ли он?

– Ты что подумала?! – тихонько взвизгнула Катюшка и зажала рот рукой, пытаясь заглушить хохот. – О нет, Фрицци жив и здоров. Однако все, все, все, с ним покончено навеки, и умоляю тебя: не напоминай мне больше об этих безумствах жизни моей!

– Не напоминать? – после некоторого молчания спросила Алена, испытующе вглядываясь в насупленное личико подруги.

– Н-нет! – затрясла головой Катюшка столь решительно, что все ее букольки да кудельки пришли в буйное шевеление.

– Hикогда?

– Ни-ни! – Локоны снова пустились в пляс.

Алена подождала, пока они уймутся, а потом смиренно опустила ресницы:

– Изволь. Все сделаю по-твоему. Только… только прежде скажи: кто он?

Катюшка хлопнула было ресницами, но тотчас мгновенная растерянность схлынула с ее лица, и оно приняло заносчивое выражение:

– Кто – он? Он – кто?

– Ну-ну, Катюшка, – тихонько усмехнулась Алена. – Кто он? Кто тебя от Фрица сманил?

Голубые Катюшкины глаза от изумления сделались в два раза больше:

– Да ты что? Да ты о чем? Да разве я сама не властна над своей судьбою? Да я!..

Возмущение ее было столь пылким и искренним, что любой другой человек уже устыдился бы своих подозрений. Любой другой – только не Алена. Поэтому она лишь прижмурилась, выжидая, пока Катюшка прекратит свое пыхтение.

И дождалась-таки: поправив вздыбившуюся прическу и покосившееся декольте, Катюшка заносчиво вздернула носик:

– Да ну его к бесам, скажу я тебе, этого немчина! Чуть отъехали от Москвы – и словно подменили мужика. Русскую речь у него из башки будто бы вышибло в одночасье. Начал трещать только по-немецки: Катюшхен, мол, изволь отвыкать от барбарских слов и начинай учиться языку великих германцев! И зарядил: рука – это так-то, голова – так-то, ньога – еще как-то там. Что за, думаю, к чертям собачьим, ньога?! Вавилонскую башню с ним строить: язык сломаешь! Нихт, говорю, натюрлих: не желаю глупостями заниматься! Надулся. Всю дорогу молчал, как рыба, только я не поняла, по-русски молчал или по-немецки. А как добрались до постоялого двора… тут он велел мне в отдельной постели спать! Наденьте, говорит, Катерин Ифанофич, ночной платье и чепец, как принято в добропорядочный немецкий семья, а я буду спать в свой рубаха и свой ночной колпак!