О носах и замка́х - Владимир Торин

- Ни за что.- Улыбка Мо стала еще шире – казалась, его лицо вот-вот треснет.

- Вперед.

- Нет.

И тут Бёрджес поступил невероятно подло. Он поднялся на ноги и вытянул руку, указывая на разъяренного толстяка, словно торгаш, предлагающий всем и каждому свой лучший товар.

- Невероятный Монгомери Мо!- воскликнул он, едва сдерживая смех.- Просим на сцену… мэтр!

Было видно, что он просто счастлив в эти мгновения. Казалось, он мстит Мо за воздушный шар. Что ж, месть была действительно настолько сладка, что громила едва не причмокивал и не облизывался.

- Просим! Просим!

Аплодисменты и крики кругом стали настолько громкими, что почти оглушили Мо, и он почувствовал себя запертым в стеклянную бутылку, которую поставили напротив граммофона.

- Мэтр?- повторил коварный Бёрджес и издевательски зааплодировал.

Кряхтя Мо поднялся на ноги – выбора у него не было.

- Я ненавижу петь,- выдавил он сквозь зубы, по-прежнему не снимая свою нелепую истеричную улыбку.

- Всем плевать,- в тон ему ответил Бёрджес.

По-прежнему прикрываясь рукой от яркого света, Мо резко развернулся и неловко задел столик. Все, что на нем стояло, вздрогнуло и зазвенело. Из-за этого толстяк почувствовал себя еще более глупо.

- Да!- поддержал его конферансье.- Прошу вас, мэтр! Сюда!

- Мы еще об этом поговорим с тобой, Хоппер,- прорычал себе под нос Мо, после чего двинулся к сцене.

Столики стояли так тесно, что мыши легче было пролезть в игольное ушко, но посетители почтительно поднимались и поспешно расступались, давая ему дорогу. Мо практически ничего не видел, а наглый луч свет, словно приклеился к нему.

Пару раз споткнувшись и громко выругавшись, он наконец добрался до ступеней в углу кабаре и, едва на них не растянувшись, в итоге поднялся на сцену. Конферансье схватил его руку и лихорадочно затряс, другую положил ему на плечо. После чего снова гаркнул во всю мощь легких:

- Дамы и господа! Великолепный Монгомери Мо!

В зале Бёрджес уселся на свой стул и приготовился насладиться шоу – благо, у него для этого было лучшее место. Он видел, как Мо сконфужен и подавлен, и его настроение от этого зрелища поднялось до таких высот, что его оттуда не смог бы достать даже воздушный шар горбуна Тумза.

Конферансье профессионально отпрянул от Мо, оставив его одного в луче прожектора, и скрылся в тенях с ловкостью шпиона.

- Что я… что мне нужно петь?- спросил его толстяк.

Тут же откуда-то из-за спины раздался громким шепот:

- Что пожелаете, мэтр…

На это Мо яростно пробубнил себе под нос:

- Проклятье, ненавижу петь.

Время все тянулось, ситуация с каждой секундой топтания в кругу света становилась все более неловкой. В зале стали раздаваться смешки.

- Эй, мэтр! Неужто позабывали все свои романсы?!- крикнул кто-то из зала, и Мо, щурясь и прикрываясь рукой, попытался разглядеть крикуна, чтобы потом как следует его отделать за подобное унижение, но, кажется, крикуном был сам Бёрджес.

Зал поддержал его смехом.

- Давайте же, мэтр!

- Вперед и с песней!

- Заводи шарманку!

Мо прорычал что-то неразборчивое и повернулся к автоматону, замершему над пианино.

- Эй, парень,- обратился к нему толстяк.- Знаешь «Красотку с улицы Верлен»?

«Парень» не ответил, но, кажется, эту песню он знал, поскольку тут же зажужжали механизмы под потертым фраком, и металлические пальцы коснулись клавиш.

Бом-ти-ди-ди-бом… ти-ди-ди-бом-ба-бом,- зазвучала грустная мелодия.

Зал смолк, а Бёрджес даже сжал кулаки от нетерпения. Жаль, что сейчас в этом зале не было парней из Дома-с-синей-крышей – вот это был бы смех! Но ничего, он лично всем и каждому расскажет о невероятном и масштабном провале этого толстого болвана. Но тут произошло кое-что странное…

Мо затянул низким бархатным голосом, и зал замер.

Я не вернусь в твои объятья никогда.

Я не женюсь – сожги все платья – не беда.

Я взял билет в один конец,

Нет, не пойду я под венец,

Оставлю за спиной моря и города…

Казалось, на сцене в луче прожектора стоял вовсе не ворчливый констебль Грубберт Бэнкс, а настоящий Монтгомери Мо, все хвалебные оды о котором правдивы. Бёрджес прежде не слышал этот романс. И он вдруг поймал себя на том, что заслушался. Если бы он не знал этого напыщенного толстяка, страдающего одышкой и манией величия, то ни за что бы не поверил, что тот способен на подобное.

Мо меж тем затянул припев:

Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем,

Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен.

Кто бы ни была эта Красотка с улицы Верлен, кажется, она была неравнодушна к герою песни. Более того – казалось, она была неравнодушна и к самому Бёрджесу. Ко всем, кто был в зале кабаре «Три Чулка». Каждый здесь сейчас ощутил именно себя главным героем романса.

Любви искал и теплоты,

Теперь я знаю все ходы,

Улыбка пляшет томно на губе!

Не мог тогда я знать, что ты

Меня поймаешь за усы,

И прикуешь потом к трубе.

Попался я на красоту,

На шепот губ и наготу,

Такой, я думал, не найду нигде!

Но вот в подвале, я в бреду,

И от тебя я не уйду,

Держала ты меня на хлебе и воде!

История изменила свой оттенок. В ее лиричный тон вдруг вклинись весьма мрачные подробности. Что ж, где бы ни находилась эта улица Верлен, она определенно была где-то в Габене, поскольку где же еще могли бы произойти подобные неприятные вещи? Припев обрел несколько иной смысл, и развеселый удалой беглец из-под венца, которому сопереживал буквально каждый посетитель «Трех Чулок», вдруг стал невинной жертвой коварной женщины. Но все должно закончиться хорошо, верно? Ведь припев именно об этом:

Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем,

Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен.

Что ж, все было не так очевидно:

Ты все твердила: «Вместе мы,

До самой смерти влюблены!»

А я не мог заснуть из-за укусов крыс.

Но вот сбежал я из тюрьмы,

Я выбрался на свет из тьмы,

Зубами я веревку перегрыз!

Необитаем остров мой,

Меня заждался мой покой,

Сбылись у океана все мои мечты!

Песок