Миддлмарч - Джордж Элиот

- Да, я знаю. Единственный выход тут - попытаться всеми средствами, и прямо, и обиняком, сокращать время, которое он им посвящает, и разнообразить их. Если не произойдет ничего непредвиденного, то, как я уже говорил, сердечное недомогание, которое, по моему мнению, явилось причиной этого припадка, особой опасности не представляет. С другой стороны, все-таки возможно, что развитие болезни пойдет быстро: это один из тех случаев, когда смерть порой может наступить внезапно. И следует предусматривать все до последних мелочей, чтобы избежать подобного исхода.

На несколько минут наступило молчание. Доротея сидела словно окаменев, но она испытывала необыкновенное внутреннее волнение, и никогда еще ее ум за столь короткий срок не перебирал такого многообразия всевозможных картин и внутренних устремлений.

- Помогите мне, прошу вас, - произнесла она наконец все тем же тихим голосом. - Объясните, что я могу сделать.

- Не свозить ли вам его куда-нибудь за границу? Если не ошибаюсь, вы недавно были в Риме?

Воспоминания, которые заставляли отвергнуть это средство, вынудили Доротею выйти из ее мраморной неподвижности.

- Нет, это не годится... хуже этого ничего нельзя придумать, - ответила она с детской безнадежностью, и по ее щекам заструились слезы. - От того, что не доставляет ему радости, пользы не будет никакой.

- Мне очень жаль, что я не мог избавить вас от этих страданий, - сказал Лидгейт. Он был глубоко тронут, но тем не менее недоумевал, что могло толкнуть ее на подобный брак. Такие женщины, как Доротея, были ему непонятны.

- Вы поступили совершенно правильно. Я благодарна вам за то, что вы сказали мне правду.

- Но я хочу предупредить вас, что самому мистеру Кейсобону я ничего об этом не скажу. Ему следует знать только, что он должен соблюдать некоторые правила и не утомлять себя работой. Любая тревога для него крайне вредна.

Лидгейт поднялся. Доротея тоже встала, машинально расстегнула накидку и сбросила ее, словно задыхаясь. Лидгейт поклонился и уже направился к двери, но Доротея, подчиняясь порыву, который, будь она одна, вылился бы в горячую молитву, воскликнула с рыданием в голосе:

- Вы же мудрый и ученый человек! Вы все знаете о жизни и смерти. Так дайте мне совет. Научите меня, что делать. Он трудился всю жизнь и думал только о завершении своего труда. Ничто другое его не интересует. И меня тоже...

Лидгейт и много лет спустя помнил впечатление, которое произвела на него эта невольная мольба, этот призыв души к другой душе, когда отпала вся мишура условностей и остались лишь две родственные натуры, идущие среди одних и тех же бурь по одним и тем же тускло освещенным путям жизни. Но что он мог ответить? Только - что утром снова заедет к мистеру Кейсобону.

Когда он вышел, Доротея дала волю слезам, и они принесли ей некоторое облегчение. Однако она тут же вспомнила, что должна скрывать от мужа свою печаль, поспешно вытерла глаза и обвела взглядом комнату, решив распорядиться, чтобы ее привели в порядок, - ведь теперь мистер Кейсобон мог спуститься сюда в любую минуту. На его столе лежали письма, которых никто не трогал с того утра, когда ему стало дурно, и среди них, как хорошо помнила Доротея, два письма Уилла Ладислава - адресованное ей так и осталось непрочитанным. Воспоминания, связанные с этими письмами, были еще более мучительными из-за ее тогдашней вспышки - она не сомневалась, что волнение, вызванное ее гневными словами, способствовало припадку. Она так и оставила письма в библиотеке, не испытывая ни малейшего желания читать их, - может быть, потом, если о них снова зайдет речь. Но теперь ей пришло в голову, что их следует убрать, пока они вновь не попались на глаза мистеру Кейсобону, - они вызывали у него раздражение, а от раздражения его надо оберегать. Сначала она проглядела письмо, адресованное ему, возможно, следует написать, чтобы отклонить столь неприятный для него визит.

Уилл писал из Рима. Начал он с заверений: он настолько обязан мистеру Кейсобону, что всякая попытка благодарить его будет дерзостью. Ведь и так ясно, что он полон благодарности, только самый последний негодяй мог бы не питать признательности к столь великодушному другу. Рассыпаться в словесных благодарностях было бы равносильно тому, чтобы кричать о себе: "Я честный человек". Однако Уилл понял, что свои недостатки - те самые, на которые так часто указывал ему мистер Кейсобон, - он сумеет исправить, только оказавшись в более суровых условиях, чем те, какие до сих пор обеспечивала ему щедрость его родственника. Он полагает, что лучше всего отплатит за такую доброту - если за нее вообще можно хоть чем-то отплатить, - найдя наилучшее применение для образования, которым он ему обязан, и более не вынуждая расходовать на него средства, на которые больше прав, возможно, имеет кто-то другой. Он возвращается в Англию попытать счастья, подобно множеству молодых людей, чей капитал исчерпывался их умом и знаниями. Его друг Науман передал ему "Диспут" картину, написанную для мистера Кейсобона, которую он, с разрешения мистера Кейсобона, а также миссис Кейсобон, сам привезет в Лоуик. Если его приезд почему-либо неудобен, то письмо, отправленное в Париж до востребования, в ближайшие полмесяца еще застанет его там. Он вкладывает письмо для миссис Кейсобон, в котором продолжает разговор об искусстве, начатый еще в Риме.

Взяв свое письмо, Доротея сразу поняла, что он продолжает подтрунивать над ее фантастическими предубеждениями и сетовать на ее неумение получать безыскусственное удовольствие, воспринимая вещи такими, какие они есть, она не могла читать сейчас эти живые излияния молодого веселого ума. Надо было немедленно что-то решить относительно первого письма - может быть, еще не поздно помешать Уиллу приехать в Лоуик. В конце концов она отдала письмо мистеру Бруку, который еще не уехал, и попросила его сообщить Уиллу, что мистер Кейсобон был болен и состояние его здоровья не позволяет ему принимать гостей.

Трудно было бы найти человека, который любил писать письма больше, чем мистер Брук, но беда заключалась в том, что писать коротко он не умел, и в этом случае его идеи разлились по трем большим страницам, а также заняли все поля. Доротее он сказал просто:

- Ну конечно, я ему напишу, милочка. Весьма умный молодой человек... я имею в виду молодого Ладислава. Я бы сказал: многообещающий молодой человек. Превосходное письмо... Показывает тонкость его понимания, знаешь ли. Но как бы то ни было, про Кейсобона я ему сообщу.

Однако перо мистера Брука было мыслящим органом и сочиняло фразы чрезвычайно благожелательные фразы - так быстро, что собственный ум мистера Брука не успевал за ними угнаться. Оно выражало сожаления и предлагало выходы из положения - перечитывая написанное, мистер Брук только дивился, как изящно все изложено и на редкость уместно: ведь правда можно сделать то-то и то-то, а ему прежде и в голову не приходило! На этот раз его перо весьма огорчилось, что мистер Ладислав не сможет в настоящее время приехать в их края, чтобы мистеру Бруку представился случай узнать его поближе и чтобы они все-таки посмотрели вместе итальянские гравюры; кроме того, оно испытывало такой интерес к молодому человеку, который вступал в жизнь с большим запасом идей, что к концу второй страницы убедило мистера Брука пригласить молодого Ладислава в Типтон-Грейндж, раз уж в Лоуике его принять не могут. Почему бы и нет? У них найдется немало совместных занятий, и ведь это время стремительного роста... политический горизонт расширяется, и... Короче говоря, перо мистера Брука повторило небольшую речь, которую оно совсем недавно начертало для "Мидлмарчского пионера", хотя, конечно, эта газета нуждается в хорошем редакторе. Запечатывая свое письмо, мистер Брук купался в потоке смутных планов молодой человек, способный придавать форму идеям, покупка "Мидлмарчского пионера", чтобы расчистить дорогу новому кандидату, использование документов... кто знает, к чему все это может привести? Селия выходит замуж, и будет очень приятно некоторое время видеть напротив себя за столом молодое лицо.

Но он уехал, не сообщив Доротее содержание своего письма, - она сидела у мужа, и... впрочем, это все ей неинтересно.

31

У вас нет сил заставить зазвучать

Огромный колокол?

Пусть рядом с ним

Певучей флейты льется серебро.

И ноте, верно найденной, металл,

Подобранный искусно, даст ответ,

И колокол тяжелый тихо в лад

С ней запоет.

В этот вечер Лидгейт заговорил с Розамондой о миссис Кейсобон и с удивлением упомянул про силу чувства, которое она, по-видимому, питает к этому сухому, педантичному человеку на тридцать лет старше нее.

- Ну, разумеется, она предана мужу, - заметила Розамонда так, словно это было непререкаемым законом, - подобные женские логические построения Лидгейт находил очаровательными. У Розамонды же мелькнула мысль, что вовсе не так уж плохо быть хозяйкой Лоуик-Мэнора, когда мужу остается жить недолго. - Вы находите ее очень красивой?