У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XI
1974–1983
Хочу сказать тебе:
моя земля твоею будет,
ее я завоюю для тебя,
но подарю ее и всем другим,
всему народу моему.
Пабло Неруда, «Письмо,
написанное в дороге»,
из книги «Стихи Капитана»
За те одиннадцать месяцев, которые Виктор Далмау провел в концентрационном лагере, он не умер от усталости, как ожидал, но лишь укрепился телом и духом. Он всегда был худощавый, но теперь стал похож на скелет, обтянутый кожей, дубленной беспощадным солнцем, выделяемой с потом солью и горячим песком, а черты лица обрели такую четкость, словно были вырезаны резцом; он напоминал одну из железных скульптур Джакометти[39]. Его не сломили ни военная муштра — наклоны, бег под палящим солнцем, — ни часы вынужденной неподвижности в холоде ночи, ни побои и унижения суровых наказаний, ни тяжкий труд с бесполезным результатом, ни оскорбления, ни голод. Виктор принял роль пленника, отказавшись от иллюзий контролировать что-либо в своем существовании; он находился в руках захватчиков, имевших абсолютную власть и остававшихся в полной безнаказанности, он же был хозяином лишь собственных эмоций. Часто он повторял про себя метафору о березе, которая гнется в бурю, но не ломается. Виктор уже пережил нечто подобное, но в других обстоятельствах. От садизма и тупости своих мучителей он прятался в воспоминаниях и в молчании, твердо веря, что Росер ищет его и в один прекрасный день найдет. Он говорил так мало, что его товарищи по заключению дали ему кличку Немой. Сам же Виктор то и дело возвращался мыслями к Марселю, который молчал первые тридцать лет своей жизни, потому у него не было желания говорить. Вот и ему тоже не хотелось ни с кем говорить, да и сказать ему было нечего. Чтобы не пасть духом, его товарищи по несчастью все время о чем-то шептались, когда охранники не могли их слышать, он же думал о Росер, страшно тоскуя по ней и по их совместной жизни, думал о том, как он любит ее, а чтобы поддерживать сознание в активном состоянии, упорно проигрывал в уме самые знаменитые шахматные партии, которые знал наизусть, и еще кое-какие их тех, что они проводили с президентом. Какое-то время он мечтал вырезать шахматные фигуры из местного пористого камня и проводить турниры с другими заключенными, но из-за неусыпного наблюдения охраны сделать ему это так и не удалось. Эти люди в форме происходили из рабочего класса, из бедных семей, и, возможно даже, большинство из них симпатизировало социалистической революции, однако они со всем тщанием выполняли приказы начальства, словно прошлые деяния пленников были для них личным оскорблением.
Каждую неделю кого-то из узников перевозили в другие лагеря или казнили, а потом взрывали их тела динамитом посреди пустыни, однако вновь прибывших в лагере день ото дня становилось все больше. Виктор подсчитал, что в лагере находилось около полутора тысяч заключенных из разных областей страны, разного возраста и рода занятий, и лишь одно их объединяло — их преследовали. И все они считались врагами родины. Впрочем, были среди узников и такие, кто, подобно Виктору, не принадлежал ни к одной партии и не занимал никаких политических должностей, кто стал жертвой мстительного доноса или бюрократической ошибки.
Наступила весна, и заключенные со страхом ждали лета, которое превратит лагерь в настоящий ад с нестерпимой жарой в дневные часы, как вдруг ситуация Виктора Далмау неожиданным образом переменилась. У начальника лагеря случился сердечный приступ; это произошло утром, прямо посреди пламенной речи, с которой он обращался к узникам, а они терпеливо слушали, выстроившись перед ним в одних трусах и босиком. Он упал на колени, с трудом выдохнул и в ту же секунду растянулся на земле, даже стоявшие рядом с ним солдаты не успели поддержать своего командира. Никто из заключенных не пошевелился и не издал ни звука. Виктор наблюдал эту сцену, словно в замедленной съемке, все происходило беззвучно, как бы в другом измерении, будто часть кошмарного сна. Он увидел, как два солдата пытаются поднять начальника, еще несколько солдат бросились к медпункту, и тогда, не думая о последствиях, словно сомнамбула, Виктор начал продвигаться сквозь строй. Всеобщее внимание оказалось прикованным к лежавшему на земле, так что, когда Виктора заметили и приказали ему остановиться и лечь на землю лицом вниз, он находился уже перед строем. «Он врач!» — крикнул кто-то из заключенных. Виктор опрометью бросился вперед — и через пару секунд беспрепятственно добрался до места, где, не приходя в себя, лежал начальник лагеря.
Солдаты расступились, освобождая для Виктора пространство. Склонившись над потерявшим сознание начальником, Виктор убедился, что тот не дышит. Жестом он подозвал одного из ближайших охранников и показал ему, что нужно расстегнуть мундир пострадавшего, а сам начал делать искусственное дыхание рот в рот, с силой нажимая в перерывах на грудную клетку начальника лагеря обеими руками. Он знал, в медпункте имеется ручной дефибриллятор, который иногда использовали, чтобы привести в чувство людей после пыток. Через несколько минут на плац прибежал медбрат и его помощник, с кислородом и дефибриллятором, и оба стали помогать Виктору.
— Вертолет! Его немедленно нужно в больницу! — потребовал Виктор, едва почувствовал, что сердце начало биться.
Мужчину отнесли в медпункт, где Виктор поддерживал его жизнь, пока не прибыл вертолет, который на всякий случай всегда находился в режиме ожидания. До ближайшей больницы летели тридцать пять минут. Виктору приказали, чтобы он остался с больным, и выдали ему рубашку, брюки и армейские ботинки.
Это была провинциальная больница, маленькая, но неплохо оборудованная, которая в обычные времена располагала средствами для оказания срочной помощи, как, например, в данном случае. В штате больницы числилось всего два врача. Оба были наслышаны о репутации доктора Виктора Далмау, так что отнеслись к нему с почтением. От них он и узнал, что, по иронии того времени, главный хирург и кардиолог больницы тоже арестованы. Куда бы их ни увезли, одно было ясно: в том лагере, где содержали его самого, Виктор их не встречал. Он проработал хирургом не один десяток лет и часто говорил своим ученикам, что сердце, представляющее собой
