У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карме много раз просила, если она умрет в Чили, чтобы ее похоронили в Испании, где покоятся ее муж и сын Гильем, а если она умрет в Испании, чтобы ее похоронили в Чили, потому что она хочет быть поближе к остальным членам семьи. Почему так? Да потому, мать вашу, добавляла она, смеясь. Но это была не шутка, это был страх остаться вдали от любимых, страх разлуки, потребность жить и умереть рядом со своими близкими. Марсель прилетел в Сантьяго на следующий день. Бдения над бабушкой проходили в доме, где она девятнадцать лет прожила с Джорди Молине. Церковного обряда не было: последний раз ее нога ступала в церковь, когда Карме была еще девочкой, еще до того, как она влюбилась в Марселя Льюиса Далмау. Однако в какой-то момент в доме появились, хотя их никто не звал, двое святых отцов из «Маринолла»[38], что жили неподалеку, партнеры Карме по торговому обмену: они снабжали ее сигаретами, присланными из Нью-Йорка, а она их — копченой ветчиной и сыром с плесенью, которые Джорди доставал по нелегальным каналам. Священники устроили незапланированную погребальную службу, такую, как нравилось Карме, с гитарой и пением, и безутешным на ней был только ее внук Марсель, у которого сложились особенные, очень близкие отношения с бабушкой. Он выпил два стакана виноградного самогона, сидел и плакал, потому что так и не успел высказать Карме своей нежности, поскольку стыдился выражать собственные чувства, потому что отказывался говорить в семье на каталонском, потому что частенько посмеивался над ее ужасной едой, потому что редко отвечал на ее письма… Он был ближе, чем все остальные, сердцу этой старой женщины, резкой и властной, которая писала ему ежедневно, с того дня, как он уехал в Колорадо, и до последнего дня своей жизни. С тех пор единственным, с чем никогда не расставался Марсель, куда бы его ни забросила судьба, была обувная коробка, перевязанная бечевкой, хранившая триста пятьдесят девять писем от его бабушки. Виктор сидел рядом с Марселем, молчаливый и печальный, думая о том, что его небольшая семья лишилась главной опоры, на которой держалась. Ночью, оставшись вдвоем с Росер в их комнате, он так ей и сказал.
— Главной опорой нашей семьи всегда был ты, Виктор, — поправила она мужа.
На поминки пришли соседи, давнишние коллеги и ученики школы, где Карме преподавала много лет, ее друзья по тем временам, когда они с Джорди ходили в таверну «Виннипег», и друзья Виктора и Росер. В восемь вечера прибыли карабинеры и заблокировали квартал мотоциклами, чтобы освободить проезд трем синим «фиатам». В одном из них приехал президент, пожелавший выразить соболезнование своему партнеру по шахматам. Виктор купил на кладбище участок земли, чтобы при этом рядом с могилой матери оставалось место и для других членов семьи: для Джорди, а может, и для останков отца, если когда-нибудь в будущем их удастся перевезти из Испании. Именно в тот день Виктор осознал, что теперь окончательно принадлежит Чили. «Родина там, где покоятся наши близкие», — всегда говорила Карме.
Между тем полиция искала Джорди Молине. У старика не было другой семьи, кроме Карме, общими же у них были и друзья. И никто не видел его. Полагая, что он заблудился, потому что уже слегка страдал деменцией, да и ходить долго не мог, Далмау расклеили объявление с его фотографией в витринах магазинов своего квартала, а на случай, если он вернется самостоятельно, не запирали дверь в доме на ключ, чтобы Джорди мог войти. Росер считала, что он ушел из дому в пижаме и шлепанцах, поскольку, как ей показалось, вся его одежда и обувь остались в шкафу, но она не знала наверняка. Это подтвердилось летом: когда русло реки Мапочо пересохло, в зарослях наконец нашли останки старика, вместо одежды на нем обнаружили лишь клочья пижамы. Прошел целый месяц, прежде чем личность Джорди была установлена и тело передали Виктору и Росер Далмау, чтобы те смогли похоронить его рядом с Карме.
Несмотря на проблемы разного рода, галопирующую инфляцию и катастрофические новости, распространяемые в печати, правительство Сальвадора Альенде не утратило поддержки народа, продемонстрированной на парламентских выборах, что и привело левых к неожиданной победе. Стало ясно, что экономического кризиса, который должен был вызвать все возрастающую ненависть, недостаточно, чтобы покончить с Альенде.
— Правые вооружаются, доктор, — предупредил Виктора тот самый пациент, который снабжал его туалетной бумагой. — Я знаю это, потому что у нас на фабрике все подвалы закрыты наглухо на железные засовы и висячие замки. Никто не может туда войти.
— Это ничего не доказывает.
— Знаете, на фабрике несколько человек дежурят всю ночь, чтобы не допустить саботажа. Так вот они видели, как с машин сгружали ящики. И им показалось, груз не такой, как всегда, так что они решили разузнать о нем побольше. Наши товарищи уверены, в подвалах хранится оружие. Скоро здесь будет кровавая баня, доктор, ведь у парней, защищающих революцию, тоже есть оружие.
В тот вечер Виктор поговорил с Альенде за партией в шахматы, отложенной ими ранее на несколько дней. Дом, приобретенный правительством в качестве жилья для президента, был построен в испанском стиле: с высокими арочными окнами, черепичной крышей, выложенным мозаикой национальным гербом над входом и двумя высокими пальмами, заметными уже с улицы. Охрана знала Виктора, и никто не удивился его позднему приходу.
Они играли в шахматы в гостиной, где среди книг и предметов искусства всегда стояла шахматная доска. Альенде выслушал Виктора без удивления, он был в курсе дела, но по закону не мог ликвидировать ни эту фабрику, ни любое другое предприятие, где наверняка происходило то же самое.
— Не беспокойтесь, Виктор, пока военные сохраняют лояльность правительству, опасаться нечего. Я доверяю Верховному главнокомандующему, он порядочный человек.
Альенде добавил, что левые крикуны-экстремисты, требующие революцию по кубинскому сценарию, не менее опасны; эти горячие головы причинили правительству едва ли не больше вреда, чем правые.
В конце года состоялось многолюдное чествование Пабло Неруды на Национальном стадионе, на том самом, где девять месяцев спустя людей будут держать в плену и подвергать пыткам. Это было последнее публичное выступление поэта, получившего Нобелевскую премию из рук шведского монарха за несколько недель до того. К этому времени Неруда оставил должность посла во Франции и вернулся в свой экстравагантный
