Смоленское направление - 4 - Алексей Борисов

- Что ты этим хочешь сказать, Петер?

- Только то, что седьмое число не за горами. Автор этих строк, наверняка пишет о какой-то катастрофе самолёта и корабля. Пилот придаёт этому дню очень большое значение и упоминание Ямато, говорит о том, что это связано с Японией. Проверь, а после этого мы снова поговорим.

- Помоги мне Петер доковылять до комендатуры, а десятого числа встретимся в Смоленске, если я ещё там буду.

У входа в здание с повисшей тряпкой флагом, их попытался остановить часовой, но Гюнтер так на него рявкнул: - Немедленно позови врача, раззява! Пригрелись в тылу, крысы! - что солдат подался назад, стукнувшись спиной о столб крыльца, и на головы Петера с Гюнтером свалился небольшой сугроб снега с козырька. Поняв свою вину, часовой зайцем метнулся за дверь и буквально через несколько секунд оттуда появился унтер-офицер, получивший словесный выговор, изобилующий ненормативными выражениями, за своего неуклюжего подчинённого. Минут через сорок прибежал фельдшер. Гюнтер к этому времени расположился в кабинете Долермана, положив повреждённую ногу на соседний стул, ожидая, пока адъютант названивал в Смоленск. Связи не было. Созвониться удалось лишь с соседней с Хиславичами деревней Черепово, что ровным счётом ничего не давало, вследствие чего гауптман пребывал в дурном настроении, и было от чего. Выбраться из посёлка на транспорте комендатуры невозможно - сломан грузовик. Путешествовать на санках во вновь начавшуюся метель не хотелось, да и боялся он такого вояжа. Оставалось ожидать прибытия машины из Починок, но это грозило затянуться на неопределённое время, как минимум, пока не восстановят телеграфную линию. Да и то, не факт, что под боком окажется транспорт.

Врач со всем прилежанием осмотрел перевязку, посоветовав не давать пару дней нагрузки на правую ногу, рекомендовав использовать трость. Комендантские тут же подсуетились, вручив офицеру конфискованную у еврея-часовщика палку, но та была брезгливо отвергнута. Не потому, что ему было противно к ней прикасаться, Гюнтер не испытывал подобного дискомфорта, трость была банально коротка и оперевшись на неё, приходилось нагибаться. Всё же в его восприятии это был больше аксессуар, чем необходимость и он решил: лучше потерпеть хромая, чем выглядеть столь нелепо в глазах окружающих. Да и наложенная на ногу шина придавала какой-то шарм, сродни тому, которым обладают получившие боевое ранение, но не оставившие своего поста офицеры. И тут Долерман внёс предложение, намекая на автомобиль Дистергефта, мол, оказывается машина-то, есть и пока её владелец на почте у своей фрау, то стоит попросить об услуге. Едва идею стали воплощать в жизнь, как зазвонил телефон - связь восстановили. Подходящий транспорт нашли в службе СД, больше того, машину завтра отправляли в Смоленск, вот только забирать из Хиславич гауптмана никто не будет. Не потому, что не имеют возможности, а из вредности. Ни для кого не было секретом, что эти две службы не испытывали взаимной симпатии друг к другу. Безусловно, когда того требовало дело, они трудились сообща, но никогда не забывали каким-либо образом, по мелочам, насолить друг другу. Вот и сейчас, выражая согласие помочь абверу, сотрудник службы безопасности положил очередную кнопку на стул соседа. Вроде, мелочь, но дружбы уж не прибавит точно. Скрипя зубами, Гюнтер согласился прибыть к восьми часам в Починки, а пока озаботился своим ночлегом. Предложить гостиницу или хотя бы приличный дом ему не смогли, а спать в казарме с солдатами было не по рангу. Комендант сетовал на свои скромные возможности, мол, сам ютится в углу, ну не селить же офицера в еврейский дом, обронив случайно, что из особняка профессора, всяк было бы удобнее выезжать. Тем более извозчик, который его доставил - проверенный человек, да и охрану ему выделит. Всё сводилось к тому, что комендант любыми способами был рад по возможности избавиться от гауптмана, вольготно развалившегося в его кабинете, раздающего приказы на все стороны. Согласившись с приведёнными доводами, Гюнтер сожалел лишь об одном, что вообще приехал в посёлок. Тут же разыскали Дистергефта, он, как и предполагал Долерман, гостил на почте у Граббе. Об их связи комендант был осведомлён и информацию эту выдал с нескрываемой пошлостью. Гюнтеру это не понравилось, и для себя он отметил, что при первой возможности устроит Долерману весёлую жизнь. Именно благодаря тому, что профессор проявлял заботу о телефонистке, неприятности, связанные с мужским вниманием оккупантов, обходили Авдотью Никитичну стороной. Иначе, без покровительства, красивой моложавой женщине в столь неспокойное время пришлось бы туго. Не спасла бы ни должность, ни треть немецкой крови, ни репрессированный советскими властями покойный муж, о котором она упомянула в анкете. На телефонистку многие имели виды и Петер, вроде как специально, когда бывал в Хиславичах, навещал её на работе. Авдотья отвечала взаимностью, тоже, вроде как из необходимости, но сами они знали, что какая-то искорка между ними пробежала. О романтической составляющей Шмит мог только догадываться, но с этого момента он стал воспринимать брата жены со своей стороны баррикады, а Долермана и иже с ними - по другую. Это и стало той отправной точкой, когда брошенные на весы, чьи-либо слова, ассоциирующиеся со свастикой, уже воспринимались под призмой сомнения.

Ещё засветло Савелий Силантьевич довёз немцев до усадьбы. В этот раз ехали без должного комфорта, так как в санях лежало два ящика с патронами и ручной пулемёт Льюиса - обещанная комендантом охрана. Теперь Гюнтер знал возничего по имени, произнося вместо "в" - "ф", отчего тот кривился, но не портил общего впечатления о себе. В отличие от многих коллаборационистов, русский не лебезил, и не смотрел на немцев с презрением. Он словно не замечал их, погружённый в свои думы. Шмит через Дистергефта попытался узнать, о чём тот задумался, но не получил должного ответа. Если бы Гюнтер мог читать мысли других людей, то сильно удивился бы, узнав размышления человека с кнутом. Всё чаще вспоминал Савелий давнюю беседу на родном дворе - это было уже после возвращения из Смоленска (где его допрашивали), когда забрёл к нему сосед, Онуфрий Лызкин. Старый человек, много повидавший на своём веку, он свёл разговор к тому, что, мол, мирные люди и есть мирные, и хочешь не хочешь, а придётся им всем уживаться с новой властью, только вот, не стоит забывать, кто мы есть. Правда, тогда Савелий вроде подвёл мысль так, что тот сам повторил за него эти недосказанные слова, но теперь он был склонен считать, что такая мысль целиком исходила от Онуфрия. Знать ещё тогда прочувствовал старик ситуацию. В конце концов, не в том даже дело, от кого исходила, или с кого начиналась эта самая мысль - кто мы есть? Важно, что разговор этот возник и теперь, вроде как оборачивается явью. Люди стали привыкать к тому, что германец пришёл надолго. Не горела у оккупантов земля под ногами, да и дышали они вольготно, по крайней мере здесь, в Хиславическом районе, а всё потому, что повыползла всякая нечисть, ещё недавно только в мыслях ругавшая советскую власть, а теперь поверившая, что и на деле пакостить можно. Вот такие все разные, одним предначертано в Рай, другим в Ад. И большинство из них думает, что только их дорога верна. Не, дудки! Мы не рабы, чтобы вот так, свыкнуться. Мы помним, кто мы есть. Мы - русские, а значит, ни одна сука не сломит нас через колено.

Гюнтер ещё раз бросил свой взгляд на повернувшегося к нему лицом возничего и прочитал в его глазах безудержную решимость, сродни той, когда идут защищать своё дитя, оказавшееся в беде. На секунду его рука даже потянулась к кобуре, так как, казалось, что сейчас этот русский прыгнет на него и разорвёт в клочья. Но вместо этого он сухо обронил: "Приехали! Вылазь". Дистергефт соскочил первым, о чём-то переговорил с Савелием и, помогая Шмиту, направился к большому вытянутому в гору сугробу, под которым скрывались перила лестницы. Кое-как, вдвоём они поднялись наверх, и замерли. Во дворе, на волокуше лежала туша медведя. Снятая шкура, с кровавыми подтёками на ослепительно белой изнанке просто весела на толстой бельевой верёвке, а Алекс сноровисто срезал жир, складывая куски в кадку. Медведь был небольшой, двухлеток, но судя по жиру, лето он провёл сытно. Возле груды тёмно-красного мяса потрескивал костёр, в который девочка в белом полушубке подбрасывала поленья.

- А я всё же подстрелил его, Петер, - сказал Алекс, оторвавшись от своего занятия, - смотрю, Гюнтер решил погостить?

- Ему к восьми утра нужно быть в Починках. С автомобилем проблема, - ответил Дистергефт.

- Господа офицеры, все дела после ужина! Я угощу вас медвежатиной по секретному рецепту фон Бредова. Его повар сумел приготовить это блюдо через два с четвертью часа, как ему доставили мясо. Ни один берлинский мэтр кастрюли и половника не справился бы с этой задачей, а тот смог. Так что прошу в дом.