Смоленское направление - 4 - Алексей Борисов

В борьбе не на жизнь, а на смерть, нельзя представить себе дела так, что вот с одной стороны беспощадные душегубы, а с другой - только безответные жертвы. Нельзя же думать, что у людей не выработалось тысячи способов открытого, тайного исподтишка, и применённого к местности сопротивления. Да одних всякого рода изворотов любой крестьянин выдаст с ходу "на гора", не меньше дюжины, и это те, что никоим образом не связанные с православной моралью. Жизнь заставила, иначе в гроб. И не нужно представлять себе страдание непременно в ореоле святости. Смоляне мстили оккупантам как могли. Не так, как французы, стараясь заразить триппером как можно больше солдат или плевать в чашку с кофе в заштатном кафе; в Тур д?Аржан, к примеру, такого официанта прибил бы сам хозяин. Не так, как чехи, надевая чёрные рубашки в знак траура и выполняющие полторы нормы на военных заводах. Смоляне убивали. Сжигали свои дома вместе с немцами, закалывали вилами, топили в колодцах, рубили топорами, стреляли, наконец. Фашистская Германия поставила перед русским народом вопрос о борьбе не на жизнь, а на смерть - и поплатилась жизнью.

На Федотов день, двадцатого ноября, когда, как известно, ледяная стужа, связывает поленницы дров, а плохого хозяина - по рукам и ногам, на хутор Афанасия пришли немцы. Дед не причислял себя к когорте крепких образцовых хозяев, но и из рук у него ничего не вываливалось, посему гостей встретили достойно. Не хлебом-солью, как представляли эту встречу себе оккупанты, а несколькими меткими выстрелами из обреза. Стоял жуткий мороз сдобренной вьюгой и выехавший на машине из Хиславич гауптман с охраной, застрял по дороге. Повернув согласно указателю на Тростянку (дорожная служба ставила их везде, где только можно), они проехали с километр, а дальше пути видно не было - всё покрыто белой пеленой, вздымающейся к небу. Не помогли и включённые фары, посему как через пятьсот метров, утрамбовав бампером снег, легковушка встала. То ли с дороги съехала, а здесь и не понять, где её края; то ли действительно так намело, что ни пройти, ни проехать. Отказавшись от выделенных Доллерманом саней, Гюнтер уже несколько раз пожалел о своём скороспелом решении, но сдаваться не собирался. Водитель сдал назад, уступил право первопроходца мотоциклу, но тот тоже не оправдал доверия. Колёса утопли в снегу, не давая возможности повернуть руль. Минут через двадцать двигатель автомобиля взревел в последний раз и более не заводился. Шофёр покопался под капотом и развёл руками: для таких погодных условий техника не предназначена. И назад не вернуться (следы замело) и вперёд не пробиться. Оставив одного мотоциклиста при себе, гауптман послал двух солдат разведать местность, на предмет помощи или хотя бы крестьянской лошадки.

Разведённый возле машины костёр полыхал жарким пламенем, согревая укутанного в одеяло немецкого офицера. Неподалёку шофёр и водитель мотоцикла орудовали топорами, расправляясь со срубленной осиной, когда со стороны пролеска, час назад ушедших солдат, появилась мохнатая лошадка, тащившая за собой розвальни. На них восседало два человека, один из которых в остроконечной, как древний шишак заячьей шапке управлял вожжами, а второй, наряженный в необъятный тулуп с высоко поднятым воротником, над которым мелькала каска в белом чехле, ушедшего за помощью солдата. Не доехав до гревшихся немцев метров десять, сани круто повернули вбок, остановились и слитно раздались два выстрела. Опешивший от подобной наглости, да и не ожидал он такого поворота событий, Гюнтер растерялся и упустил мгновения, пока нападавшие перезаряжали свои укороченные до безобразия карабины. Всё же он был кабинетным военным, а не окопным офицером, прошедшим путь от унтера до витых погон. Сработал инстинкт самосохранения и ноги понесли его к автомобилю, где лежал автомат, но крики: "цюрюк!" и "стуй, ренцэ до гуры!" с пролетевшей над головой пулей сделали их ватными. Гауптман замер, испуганно повернул голову и увидел лишь стремительно приближающуюся к его глазам огромную рукавицу. Потом была убаюкивающая тряска, пыльный мешок на голове, от которого хотелось чихать, но после каждого ап-чхи, по рёбрам больно доставалось какой-то палкой, поэтому Гюнтер старался лишний раз не раздражать похитителей. Наконец сани остановились, в грудь упёрся ствол обреза, а спустя некоторое время ему развязали ноги и грубо поволокли по глубокому снегу. Всё это происходило без единого слова, и гауптман пытался заговорить, узнать, куда его тащат, но ответом были только тычки, сопровождаемые коротким польским ругательством. Вскоре и они прекратились, зато он почувствовал, как ему на шею надели петлю, затянули и обвязали свободный конец к стволу дерева, пропустили верёвку под локтями и намертво завязали узлом. Худшей ситуации было сложно предположить. Руки связаны, сдвинуться с места или присесть нельзя, из-за мешка на голове ничего не видно, остаётся только удавиться и то, надо постараться, а обострившийся слух улавливал удаляющийся хруст снега. Если и существует азиатская жестокость, то она именно такая: оставить жизнь с правом выбора мучительно умереть. Гюнтер кричал вслед ушедшим, умолял, клялся сделать всё, что попросят, лишь бы его не оставляли одного в лесу, а потом, поняв всю никчёмность мольбы, заплакал от обиды. Сколько времени прошло с того момента, как он остался один, можно было только догадываться. Толстые шерстяные носки ещё сохраняли тепло, но кончиков пальцев он уже не чувствовал. Угроза окоченеть нависла над немцем со всей остротой. Обмочился он ещё в санях, и теперь с ужасом представлял, с какого места будет замерзать. На память пришли рассказы об ампулах с цианидом, зашитые в воротнике, откусывание языка и многое другое, дающее человеку уход в другой мир. И когда фантазия истощилась, он почувствовал, как кто-то трогает его за шею, а затем что-то больно укололо и наступило забвенье.

Очнулся Гюнтер абсолютно голый, в крохотной комнатке лёжа на раскладной кровати. Помещение напоминало карцер в бывших казармах гвардейских уланов в Потсдаме, где он оканчивал школу унтер-офицеров: сводчатый потолок, окон нет и лишь тусклый свет лампы в матовом плафоне, мерно освещал кирпичную кладку каморки. Рядом с тумбочкой на спинке стула висели отутюженные брюки, на сиденье бельё, рубашка и пуловер. Под стулом стояли ботинки с эластичными вставками. Гюнтер стал одеваться, с удивлением отметив практически совпадение размеров, и обратил внимание на низкий каблук: обувь предназначалась для верховой езды и были видны следы от ремешков краг. "Значит, одеждой с ним поделились", - мелькнула в голове мысль, как в висках кольнуло. Говорят, от кошмарных снов голова не болит. Но проснувшись, он не на шутку встревожился. В душе поселился страх - было такое ощущение, словно по складу с сохнущей древесиной ходил кто-то с горящей головнёй. Да не простой, а такой смолистой, не думающей затухать, даже наоборот, жадно ищущей любого маломальского сквознячка. А он, Гюнтер, как раз стоит возле щели и стоит ему отойти, как ворвавшийся ветер вмиг подружится с головнёй. Этот момент ещё крутился у него в голове, отдавая пульсирующей болью, и он пытался его осмыслить, принять логически верное решение, как сделать этому помешали: отворилась дверь и в комнату вошла девочка. Всё в ней - и фигура, которую ладно облегала чёрная водолазка, с юбкой колокольчиком в крупный горох, и даже, строго по-немецки короткий передник с кружевной каймой, и открытые до локтя руки с белой кожей, и василькового цвета глаза, которые, казалось, слегка подведены карандашом, но не портили юного лица, - привлекало взгляд. Гюнтер на мгновенье почувствовал себя дома, да что там, он даже был уверен в этом. Девочка, чем-то похожая на его дочку повернулась спиной и закатила в комнату сервировочную тележку.

- Гутен аппетит (приятного аппетита), - произнесла она и выпорхнула.

Обычно используют три способа вербовки агентов. Первый и наверно, самый эффективный и распространённый - на основе материальной заинтересованности. У человека нет предела совершенствования, он бежит вверх по лестнице, добиваясь всё больших высот, но чем выше он забирается, тем сложнее делать каждый новый шаг, а упрощённое преодоление ступеней часто связано с материальными тратами. Второй - с помощью шантажа. Под угрозой компрометации перед обществом, товарищами по службе, друзьями и родными, человек испытывает сильное психологическое воздействие. Это заставляет его склониться в пользу предлагаемого сотрудничества, дабы избежать скандала. Третий, он же один из самых надёжных - на основе враждебного отношения вербуемого не столько к собственной стране, как к политике и политикам её правительства. Можно любить Отчизну, но ненавидеть того, кто ей правит. У всех трёх способов есть свои достоинства и недостатки. Денег может оказаться мало, порог нравственности ничтожно мал, или наоборот, столь велик, что человек предпочитает покончить с собой, а политики склонны уходить со своих постов. Не зная ничего толком о Гюнтере, я решил пробовать методом тыка. Звонок по экстренному каналу связи от Савелия, сообщившему, что Афанасий с поляком захватили в плен важного офицера, был для меня такой же неожиданностью, как и успешное продолжение затеи со шпионом. Не ожидал, что так быстро сработает. Пока немец поглощал оладушки, было ещё заметно угасающее действие препарата (вколотое мной в лесу напротив усадьбы), руки дрожали как у алкоголика, а взгляд не мог сосредоточиться на одном предмете, отчего ему приходилось моргать. Оседлал ли он чертей, или они покатались на нём, можно было предположить с одинаковой долей вероятности, но то, что чувство страха было испытано, я не сомневался. Конечно, если бы с ним работали профессионалы, да времени было бы в достатке, из немца и верёвки бы вили, при его полном согласии. К сожалению, ни того ни другого у меня нет, только консультации знакомых знакомого, за что ему и им отдельное спасибо. Что ж, вроде клиент уже и кофе допил, желудок полон, соображалка притуплена, пора.