Смоленское направление - 4 - Алексей Борисов

Если у человека случаются по настоящему счастливые в его жизни дни, он их запоминает надолго. На самом деле, их не так и много, где-то столько же, как и несчастливых. Одних мы боимся, других, наоборот, ждём с нетерпением. Но те и другие, являются самыми яркими моментами на всём пути от рождения до забвения человека. Уж если предположить, что вселенную создал некий разум, то наша жизнь должна протекать равномерно, из дня в ночь, без плача и смеха, боли и радости. Однако то ли звёзды в один прекрасный момент встают на небосклоне игриво, то ли кто-то там, наверху, властитель человечьих судеб, моргнёт, не замечая нарушения равновесия и тогда, наступает мгновенье, ради которого стоит жить. Если повезло, то заботы и страдания задвигаются в самый дальний ящик, а на первом плане появляются радость и веселье. Ну, а если нет, такова жизнь. Гюнтеру повезло, только потому, что в эти два дня у него случилось два ярких события. Вчера он был на волосок от смерти, а сегодня - в компании приятных людей, в обществе которых можно не только говорить всё, что думаешь, но и чувствовать, что тебя понимают. Пусть это происходит в полемике, это неважно, когда рядом с тобой близкие тебе по духу люди, в споре рождается истина. Гюнтер Шмит был счастлив. Никаких дел после великолепного ужина не случилось, Петер и Алекс пообещали всё уладить, а они слово держат, не подведут, настоящие друзья.

В половине пятого утра Гюнтера разбудил звон будильника. Он уже настолько отвык от мелочей домашнего уюта, а сон был настолько хорош, что сквозь дрёму попросил Магду накрыть его подушкой, а когда звон не стих, с сожалением раскрыл глаза. Жены не было, зато в дверях стоял Дистергефт. Пора было собираться в дорогу. Вот так, одних вербуют за деньги, другие служат на страх, третьи, кроме ненависти ничего не хотят видеть, а кто-то ради друзей будет готов сделать то, о чём его попросят. Очень тонкая нить в отношениях у последней группы, ибо ключевое слово - дружба. Её нельзя нарушать и ставить под сомнение, она должна быть искренна и взаимна, насколько это возможно в условиях войны. 6.

Большак изрядно замело снегом, и мы ехали из Починок больше по наитию, ориентируясь по колее, оставленной чьими-то санями. Сидящий на заднем сидении Петер Клаусович кемарил, покачивая головой в такт неровностям на дороге и, когда мне показалось, что он окончательно уснул, как вдруг, за спиной раздался его голос:

- Алексей Николаевич, вы помните первый день войны?

- Да Петер Клаусович. Хотя мне почему-то запомнилась больше суббота. Последний день мирной жизни.

- Вот как, а мне казалось, что у вас вообще нет мирной жизни. Поправьте, если я не прав.

- Есть Петер Клаусович, есть. Поверьте моему честному слову. Только она не здесь.

- Это как?

- Долго объяснять, да и не стоит наверно.

Объяснять действительно не стоило. Зачем врать, если можно сказать, что заданная тема не располагает к беседе. Умный - поймёт, а Клаусович именно из них, поэтому, не ожидая продолжения моего ответа, продолжал:

- А я о войне узнал лишь в полдень. Со студентами разметку делал, для раскопок, а обед нам из столовой привозили на телеге. Как сейчас помню, в борще плавал кусок говядины, всё на потом оставлял, так сказать с последней ложкой, а Семёныч, сторож музея, возьми, да и скажи: "Беда стряслась, германец поутру напал". Так и остался этот кусок мяса в миске. Я когда с Дайвой шёл, часто про это мясо вспоминал. Есть хотелось до чёртиков, а этот кусок прямо перед глазами.

Петер ещё долго рассказывал о себе, а я, слушая в пол-уха, покручивал те события огненных июньских дней. Наверно, ничего более страшного в моей жизни, как те пять дней, не происходило и дай бог, не произойдёт. Перебирая воспоминания о прошлом, я с тоской вспоминал лица людей, которым будет суждено погибнуть буквально через пару часов. Мне иногда кажется, что художник, рисующий Смерть, не случайно изображает её старухой. Ну не может существо, приходящее за чужой жизнью оставаться молодым и цветущим. От одного только знания, что стоящий напротив тебя человек вот-вот умрёт, сжимается сердце, а если их сотни? После тех пяти дней я поседел. Не благородной сединой на висках, а как-то хаотично, кусками.

Тем субботним днём я был в окрестностях Бреста. Почему там, наверно, потому что, в сорок четвёртом полку двадцать второй танковой дивизии, командиром линейного танка Т-26 служил мой дед. Вытаскивать его из горнила боя у Буга, я не стал бы ни при каких обстоятельствах. Офицер должен защищать Родину, и если его место определено именно здесь, то так тому и быть. От судьбы не уйти, кому суждено, как говориться. А вот насколько он будет готовым выполнять свой долг, и на какой технике, это было в моих силах. За несколько дней до начала войны, я прибыл в расположение четвёртого батальона на грузовике, с предписанием завершить переоборудование радиостанциями десяти танков. О том, что встретили меня с нескрываемой радостью, говорить излишне. Во всей дивизии насчитывалось двести пятьдесят шесть танков и все они были не то, чтобы устаревшими, а честно говоря, подлежащими списанию. Ни положенных по штату КВ или Т-34, даже БТ-7 не было. Новая техника ожидалась, но когда она будет, вслух не говорили. На КПП у меня проверили документы с накладными, поинтересовались, отчего один и, посадив в кабину бойца с винтовкой, пальцем указали, куда следует ехать дальше. Водитель полуторки, вольнонаёмный Вениамин Тимофеевич, с острым приступом аппендицита по документам остался в Ивацевичах, хотя из Починок так и не выезжал, впрочем, как и закреплённая за ним машина, уже с неделю стоявшая в ремонте, по причине поломки двигателя. Так что помощник начальника караула был удовлетворён объяснениями, подкреплёнными справкой из больницы. Вот бы удивился Вениамин, не только узнав, что ему сделали повторную операцию, так и сев за руль грузовика, имевшего мало чего общего с детищем Горьковского автозавода. К счастью, такой возможности запойному водителю не представилось, да и не до того горемычному было. Оставив машину возле ремонтных мастерских под присмотром часового, я отправился в канцелярию батальона оформлять накладные. Пока шла бумажная волокита, ведь любые изменения, будь то снятие или прибавление какой-либо детали, необходимо отразить; прибежал командир, капитан Вознесенский. Вячеславу Ивановичу не терпелось своими глазами увидеть новые рации, к тому же ему сообщили, что треть батальона оснастят не просто приёмниками, а ещё и с передатчиками. Чтобы понять, какое это было счастье, достаточно представить, что во всей дивизии лишь двенадцать из восьмидесяти радиофицированных машин имели возможность транслировать сигнал, не говоря о том, что треть раций не работали. Осмотрев заколоченные ящики, капитан предложил любую посильную помощь и усмехнулся, когда получил ответ, что за выходные всё будет установлено.

Радостное настроение капитана закончилась с утра понедельника. Сначала в штаб полка позвонил заместитель командира дивизии по технической части военинженер второго ранга Чёртов. Ефим Григорьевич никак не мог взять в толк, с какого перепуга, в выходные на батальон свалилось богатство, минуя его. Потом подключился начальник инженерной службы майор Тимофеев, возмущенный тем, что рации достались сорок четвёртому полку, а не сорок третьему, показательному. А уж потом в батальон прибыло полковое начальство, разбираться, да только поздно было. Рации уже установлены, а командиры машин листали справочники, переговариваясь друг с другом с улыбками на лицах. Усмешки у них были с хитринкой, словно сговорились о чём-то между собой. Военные так улыбаются, когда вместо одной вещи, интендант, вдруг, выдаёт две, ничем не поясняя свои действия. К слову, и пояснять ничего не пришлось. Всё работало как часы, которые, теперь были в каждой модернизированной машине, да и не только это радовало танкистов. Штыревые антенны в отличие от ободков на башнях других радиофицированных танков не привлекали внимания вражеских бронебойщиков, а по ним, как рассказывали ветераны боёв, лупили в первую очередь. Внутренне переговорное устройство было настолько чутким, что поначалу танкисты глохли, привыкши кричать в микрофоны шлемов. Да и сами шлемофоны были какого-то нового образца, как и комбинезоны, завёрнутые в бумагу, перетянутой шпагатом и сложенной на сидении механика-водителя. И почему-то появилась новая оптика, не заявленная в спецификации, да были заменены аккумуляторы. Принимавший у инженера с завода рации, Николай Жуков, лишь развёл руками. Мол, бумаги все в порядке, сопутствующее оборудование - понятие весьма растяжимое, а то, что гражданский работник проявил инициативу и самостоятельно установил на выбранные им танки радиотехнику, так это не новость. Весной тоже приезжали заводские, устраняли недоделки, брак откровенный. Их подгонять по каждому поводу приходилось - несознательные товарищи, ни чертежей, ни документации. У этого хоть соответствующее предписание было, на какие именно монтировать. Вот и листочек с печатью и подписью. А о тех и вспоминать не хочется, что сумели, то смогли. До сих пор несколько танков не на ходу. Все собравшиеся тот случай помнили, особенно когда спирт доставали - умаслить работников ключа и кувалды. Ну не снимать же рации, тем более что такой объём работы в столь короткий срок проделан. Особо не совещаясь, начальство решило, что победителей не судят, обрадовавшись в душе, что хоть что-то перепало в их полк, и разошлось. Лишь начальник оперативной части капитан Синяк озадачился, куда это пропал инженер с полуторкой. Вроде в Брест уехал, как говорил общавшийся с ним воентехник первого ранга Николай Игнатович, а вроде в больничку, за шофёром. Тем не менее, показывать всем, что из расположения воинской части стоящей у самой границы спокойно выехал грузовик без его ведома, он не стал. Словно все эти выходные держал руку на пульсе известных событий, а не предавался семейным утехам в городе. И следуя своему опыту, присмотрелся к помощнику командира полка по технической части. Что-то тот уж больно загадочным выглядел, будто тайну, какую узнал, но поделиться ею не спешил. Тайна же разрешалась просто, двадцать первого июня, жёнам комсостава вместе с детьми было предложено собраться в одном из санаториев Жабинского района, где те будут присутствовать на концерте. Над мероприятием шефствовал завод имени Орджоникидзе, он же всем и обеспечивал, кроме одного, людям необходимо было иметь с собой документы, удостоверяющие их личность и медицинскую карту. Так как в санатории придётся провести ночь, то процедура поселения ожидалось по всей строгости. Суть же всего мероприятия, помимо отдыха и врачебного осмотра сводилась к тому, что при санатории будет развёрнута автолавка, с товарами народного потребления, коих не только не купить в магазине, но и не достать на рынке, а чёрный рынок в Бресте был, наверное, одним из самых крупных. Распределять дефицит будут по количеству голов в семье, так что, имея на руках годовалого ребёнка, можно будет отовариться, как двоим. Вот про это и намекнул Николаю Игнатьевичу инженер из столицы. Сам же Жуков, выглядел загадочным по причине того, что думал, где изыскать лишние деньги, дабы снабдить в конце недели супругу. Вскоре эта мысль овладела всей женатой частью командирского состава. Стали трясти финансиста, а потом начался повальный заём друг у друга. В связи с этими событиями командир батальона упросил в дивизии разрешить выдачу финансовой помощи, в счёт будущей зарплаты, чем снискал уважение у личного состава, и улыбки у жён командиров. Решение денежных проблем, оно конечно, хорошо, а вот то, что выбран санаторий, где профилирующее направление гинекология, это не каждому командиру придёт в голову. Квартировавшие в Бресте семьи отправились к месту сбора на автобусе в пятницу вечером, сразу после рабочего дня. Отъехав на тридцать километров от города, ГАЗ-03-30 свернул на просёлочную дорогу в лес и остановился возле двухэтажного бревенчатого дома. Встретивший их директор санатория был предельно вежлив, что только веником дорожку не мёл перед женщинами. Хотя, признаюсь, отношение к людям, по сравнению, например к лечебным учреждениям моего времени, здесь было на порядок выше. И не потому, что было заплачено хрустящими червонцами, с указанием ни в коем случае не проводить приход по бухгалтерии, просто привыкли так. Положено встречать с радушием, будут встречать. Тем временем я стоял рядом с административным корпусом и вёл подсчёт. Прибыло девять женщин, а вместе с ними четырнадцать детей, причём одна из них была с трёхлетней девочкой и большим округлившимся животом. Свою бабушку я узнал сразу. Невысокого роста, две русые косички колбасками, берет на голове и взгляд какой-то удивлённый, что ли. Ей через два месяца рожать, а она здесь. Ещё одна стояла обособленно от остальных. Насколько я понял, ещё не супруга, но уже невеста. Тем не менее, командирская жена пока что не ввела её в свой круг, этакий женский профсоюз. Институт "Полковых дам", он всё время присутствовал в русской армии: при царе, затем как традиция перешёл в Красную армию, ну и дальше. Как бы ни называли военных начальников: воеводы, командиры, офицеры - всегда будет организован коллектив из их жён. И что интересно, градация у них сопоставима с должностями мужей, перенимающая всё, вплоть до званий и отношений. По сути, та же воинская часть. Жена генерала - генеральша, майора - майорша. Вот и здесь, капитанша Вознесенская была за старшую. Хотя писаной субординации для жён командиров не было, собравшиеся женщины пропустили Эмму Христофоровну вперёд и та, осмотрев поверхностным взглядом жилые постройки, философски заметила: "Жить можно".