Сценарий для третьей мировой войны: Как Израиль чуть не стал ее причиной - Олег Гриневский

Но не эта проблема обсуждалась в Москве 1 сентября 1983 года. Другое волновало советских руководителей — сказать или не сказать правду, что это Советский Союз сбил пассажирский «боинг». Причем то, что происходило тогда в Москве, нельзя назвать таким благозвучным словом как «обсуждение». Устинов просто грозно цыкал на всех: «Нужно молчать! Американцы все равно ничего не докажут. Зачем же нам на себя грех брать, что, у нас мало других забот?»

Андропов только что лег в Кунцевскую больницу. Ну, а Громыко, верный своему жизненному кредо «не высовываться», спорить с Устиновым не стал. Лишь один человек попытался пробиться через эту глухую стену лжи и абсурда. Это был Георгий Маркович Корниенко. Но лучше ему слово:

«Мне было дано указание принять участие в отработке первого сообщения ТАСС, смысл которого сводился к тому, что в Советском Союзе ничего не знают о пропавшем самолете. Я попытался убедить Громыко в неразумности и пагубности такой линии поведения, но мои рассуждения были пресечены ссылкой на то, что характер этого сообщения уже согласован с Андроповым. Для меня оставалось одно — позвонить ему по телефону в больницу, где он в те дни находился. Из разговора с Андроповым чувствовалось, что он и сам был склонен действовать предельно честно. Но он ссылался на то, что против признания нашей причастности к гибели самолета «категорически возражает Дмитрий» (Устинов)».

Андропов тут же, не отключая телефона, по которому шел разговор, связался по другому каналу с Устиновым и стал рассказывать ему аргументы, приведенные Корниенко. Но тот, не стесняясь в выражениях в его адрес, посоветовал Андропову не беспокоиться — все будет в порядке, никто никогда ничего не докажет. На это Андропов ответил:

— Вы там, в Политбюро, все-таки еще посоветуйтесь, взвесьте все.

Корниенко он велел прийти на Политбюро и изложить там свои замечания. Волнуясь, Георгий Маркович стал убеждать Генерального секретаря, что при нынешних радио-технических и прочих возможностях наивно рассчитывать, что никто ничего не докажет, как полагает Устинов. На это Андропов ответил:

— Вот ты все это и скажи на заседании, — и закончил разговор.

Заседание Политбюро состоялось на следующий день, 2 сентября, и вел его Черненко.[100] Первым пунктом значился вопрос «о нарушении южнокорейским самолетом воздушного пространства СССР 31 августа 1983 года». Устинов выступил в резкой агрессивной манере.

— Могу заверить Политбюро, — заявил он, — что наши летчики действовали в полном соответствии с требованиями воинского долга. Наши действия были абсолютно правильными. Вопрос состоит только в одном — как лучше сообщить о наших выстрелах. Может быть постепенно давать сообщения в нашей печати? Но дрогнуть нам нельзя. Дрогнуть — это значит дать возможность кому угодно летать над нашей территорией.

Его тут же поддержал Председатель КГБ В. М. Чебриков и, как ни странно, провозвестник грядущей перестройки М. С. Горбачев. Да и остальные члены и кандидаты в члены Политбюро сделали это с той или иной степенью энтузиазма. Только Громыко, Гришин и Тихонов говорили: нельзя отрицать, что наш самолет стрелял и корейский лайнер сбит. Однако и они согласились, что об этом нужно сообщать в печати «постепенно». Аргументы Корниенко остались незамеченными. Правда, Громыко задал несколько уточняющих вопросов, чтобы показать некое сомнение в правильности принимаемых решений. Но и он прямо не возражал, только заметил, что США используют инцидент с корейским самолетом для того, чтобы отвлечь внимание мировой общественности от мирных советских инициатив.

В результате 2 сентября появилось несуразное Заявление ТАСС, смысл которого сводился к тому, что в Советском Союзе знать не знают, что в его воздушном пространстве сбивают самолеты. После этого еще несколько дней продолжался невнятный лепет насчет того, что пролетал кто-то, но после принятых мер удалился в сторону моря. Разумеется, как и предвидел Корниенко, такое заявление лишь подстегнуло уже развернувшуюся во всем мире кампанию с осуждением действий Советского Союза.

Вместо эпилога

Громыко кормить не будут

Неделю спустя после нападения на корейский «боинг», состоялась встреча Громыко и Шульца в Мадриде. Она была приурочена к окончанию марафонского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), продолжавшегося в испанской столице почти два года. По первоначальному замыслу свидание двух министров должно было наметить первые шаги к улучшению советско-американских отношений, и прежде всего в диалоге по ракетам межконтинентальной и средней дальности. Если это удастся, то поздней осенью могут состояться переговоры между Андроповым и Рейганом.

Все поломал злополучный инцидент с корейским «боингом». На заседании Национального совета безопасности 2 сентября долго обсуждался вопрос, нужна ли вообще эта встреча в Мадриде. Министр обороны США Уайнбергер и другие предлагали ее отменить. Шульц, однако, настаивал на ее проведении. «Разговор надо вести, — убеждал он, — хотя бы для того, чтобы выразить прямо нашу точку зрения на все это». Как ни странно, его поддержал президент Рейган. Компромисс был достигнут на том, что встреча состоится, но кормить Громыко ланчем не будут. А разговор с ним ограничат только тремя темами: корейский лайнер, права человека и невыполнение Советским Союзом соглашений по разоружению.

В Москве тоже были сомнения: а зачем эта встреча? Причем шли эти сомнения от самого Громыко, который чувствовал, что разговор с Шульцом будет острым и неприятным, еще неизвестно, чем он закончится. Однако Устинов отнесся к этому полувопросу-полупожеланию безразлично, а Андропов сказал:

— Встречаться надо. Пусть американцы, если хотят, рвут связи. На них вся вина тогда ляжет. Но линию в Мадриде занять твердую.

Громыко по своему обыкновению спорить не стал. В Мадриде, как и было предусмотрено программой, поехал в резиденцию американского посла. Она была расположена высоко на холмах, с которых открывался прекрасный вид на испанскую столицу. Время приближалось к обеду. Ярко светило солнце. На лужайке перед виллой собралось больше 200 корреспондентов.

Однако Щульц, вопреки принятой протокольной практике, встречать гостя у дверей не вышел. Чистым оказался и стол, где должна была состояться встреча, хотя раньше планировалось устроить ланч. Ни чашки кофе, ни стакана с водой, ни даже карандашей и бумаги, пусто было на столе. Таким способом американцы хотели выразить неудовольствие советским поведением.

Но Андрей Андреевич и ухом не повел. Только еще плотнее сжал губы и насупился.

Шульц холодно пригласил его в маленький кабинет, стилизованный под библиотеку, для беседы один на один. Там сразу же без дипломатических реверансов заявил, что хочет обсудить ситуацию с корейским лайнером и освобождением советского диссидента Анатолия Щаранского. Громыко набычился и заявил, что обсуждать такие темы не будет — это внутренние дела Советского Союза. Шульц тоже напрягся и заявил, что намерен обсуждать только эти два вопроса — у него имеется на сей счет указание президента. На что Громыко тут же резонно отозвался:

— Поручение, которое дано Вам как госсекретарю, не обязывает меня как представителя другого государства следовать указанию американского президента. Ведь не будете же вы обсуждать эти вопросы сами с собой?

Через несколько минут с багровыми от злости лицами Шульц и Громыко вышли из посольской библиотеки и присоединились к советникам, сидевшим за пустым обеденным столом. Но и там дискуссия пошла в том же духе. Громыко говорил, что уже разъяснил на приватной встрече — он не намерен обсуждать эти вопросы, и, если Шульц настаивает, нет смысла продолжать дискуссию. Как бы в подтверждение своей решимости министр собрал свои бумаги и встал, чтобы уйти. Шульц тоже резко поднялся и направился к двери. На какое-то мгновение сложилось впечатление, что большой и грузный Шульц хочет преградить ему путь. Но госсекретарь распахнул дверь и резко бросил:

— Если Вы собираетесь уйти, прекрасно, — идите.

Но Громыко не ушел, а продолжал говорить, расхаживая по комнате. В течение нескольких минут они обменивались с Шульцем резкими выпадами. Каждый настаивал на своем и не хотел слушать другого. Наконец согласились — пусть каждый говорит, что хочет. Громыко сел и начал излагать позицию Советского Союза о предотвращении катастрофы ядерной войны. Шульц сидел с угрюмым видом и молчал. Когда Громыко закончил, госсекретарь США стал говорить о неспровоцированном советском нападении на беззащитный корейский лайнер. Теперь молчал Громыко. Так продолжалось два часа.

Позднее Громыко скажет: