Человек отменяется - Александр Потемкин

— Но где взять деньги?! — воскликнул Георгий Павлович.

«Надо спасать ситуацию», — подумала Лязгина. И тут же заявила: — Господин Поляковский, давайте оставим уважаемую Арину Афанасьевну. Погуляем, подумаем, прикинем наши возможности и вернемся к переговорам. А когда наш критик допьет чай — вижу, он ей доставляет удовольствие, — мы как раз вернемся. Пойдемте на воздух, Георгий Павлович… Вечер теплый? — спросила она Козявкину.

— Да, вполне. Но накиньте шаль. Спина нуждается в защите. В прямом и переносном смысле.

Парочка из культурного барака вышла на прогулку.

— Что у тебя в голове, талантливый мастер сцены? Ты меня заинтриговала!

— Я не хотела, чтобы ты признался этой барышне в отсутствии денег…

— Но их действительно нет! Разве не так? У меня во всяком случае.

— Пока нет, можно понять и так. Пока нет! Но есть возможность заработать. Ты ведь хочешь стать известным, обожаемым, любимым, читаемым? Чтобы вся столица была расклеена плакатами о твоем творчестве?

— Ну да…

— И готов ради этого пойти на все?

— Так точно!

— На все, на все?

— Да, да!

— А почему тебе в голову не приходит вопрос: где держит деньги господин Гусятников? Если своих денег нет, на ум обязательно приходят адреса и размеры чужих состояний. У меня так, а у тебя? Где они лежат и как? Можно ли их без риска быть уличенным достать из той или другой ниши? Я понимаю, что основные средства Ивана Степановича находятся в банках, недвижимости, акциях. Но для управления «Римушкиным» у него должны быть здесь наличные. Думаю, тысяч двести-триста в долларах. Есть, есть, должно быть. Такую ораву содержать не просто. Может, есть смысл подумать? Здесь такая разношерстная публика, что нас подозревать никто не осмелится. Мы ведь интеллигенция! Создай себе господствующий имидж, а потом делай с публикой все, что пожелаешь. Она того заслуживает.

— Подумать можно, — тихо согласился Георгий Павлович, — что могут дать наши размышления? У меня никакого опыта в таких делах.

— Но ты не возражаешь обсудить такое мероприятие?

— Нет-нет…

— Я-то неспроста сюда приехала, а дальние цели вынашиваю. Хозяин очень богат и наличность носит при себе огромную. Нужны мне эти сценарии, буффонады и театры… Ты серьезно о литературной карьере мечтаешь? А я-то подумала, что ты за тем же приехал… Что мы люди одной профессии. Поэтому согласилась на сотрудничество. Мне поначалу показалось, что это предложение — называть друг друга «гениальный писатель», «золотое перо России», «признанный во всем мире режиссер», «автор известных спектаклей» — всего лишь игра, наша постановка. Криминальный сленг. А ты, оказывается, об этом мечтаешь всерьез? Но что за статус — «литератор»? Барахло! На блошином рынке этот термин нынче можно купить за копейки. Ведь сегодня у нас никто ничего, кроме «пиф-паф», не читает. Если делать карьеру, можно найти более перспективную профессию. И действительно оседлать звезду, а не так чтобы тебе кланялись, аплодировали, а за спиной шептали «дурак». Искушение известностью — непреодолимая болезнь дня настоящего.

— Так ты что, не режиссер? Нет? — испуганно произнес Поляковский, уставившись на собеседницу.

— Как же не режиссер? Организовать ограбление, тем более такое сложное, как отъем наличности у олигарха Гусятникова, — разве это работа не режиссерская? Разве для театральной постановке больше знаний и таланта необходимо использовать? А без сценического воображения разве можно вообще рассчитывать на успех в нашем деле?

— А я вначале поверил, что ты талантливый мастер сцены… Классической сцены.

— Классической? А как ты думаешь, писатель, что в истории цивилизации было раньше: кража или спектакль? Чему человек научился вначале: грабить или играть на сцене? Впрочем, давай вернемся к делу. В моей профессии люди всегда прежде всего думают о деньгах. А если денег у Гусятникова еще больше окажется, чем я предполагаю? Ведь олигарх же он! Как делить-то будем?

— А как делят? Если мы вдвоем, то, видимо, поровну? — настойчиво предложил Георгий Павлович.

— Новичку никто половину не даст. Тридцать процентов как, а? — Но тут же она с сожалением заключила, что надо было начать с двадцати…

Пока парочка обдумывала подробности предстоящего мероприятия, госпожа Козявкина сидела за чаем и, покусывая овсяное печение, размышляла вслух. Это было для нее привычным занятием. «А что, — говорила она себе, — на них можно неплохо заработать. Теперь настало время выстроить бизнес-план с режиссером Лязгиной. Современные сценические работы — это самая настоящая провинциальная дрянь, ничего общего с искусством не имеющая. Во всем, конечно, повинен коммерческий интерес, предпринимательский подход к сцене, наиприятнейший шелест значительных купюр. Именно он потребовал, чтобы искусство перестало быть элитарным. А массовой культуре необходимо воспевать лишь низость, пороки и чертовщину. Нужен ли для этого талант? Художник? Нет, ей нужны звезды! То есть ремесленники, не тонкие и обходительные, а наглые и требовательные. Которые не хотят более заботиться о том, о чем мечтали, что искали, о чем думали их великие предшественники в искусстве. Личности, которые в прежние годы стоили последний мизер, сегодня легко становятся „звездами“. Но их не снимают с небосвода, а пекут на кухне, которой управляют такие талантливые люди, как я. Ох, эти звезды сцены, кинолент и голубого экрана, что бы вы делали без посредников, без инвестиционного капитала, без связей Арины Афанасьевны? Это мой бизнес, а на искусство мне, как многим моим коллегам, начхать, точно так же, как и самому бомонду. Боже, из каких физиономий состоит наша современная сцена, списывающая „образцы“ мирового ширпотреба. Трудно сказать чему больше поклоняются эти персонажи: поиску административного или финансового ресурса, роли на сцене или около, пьянке, угодничеству перед сильными мира сего, участию в „нужном“ движении pro или contra… Еще никогда в истории России столь низкий уровень искусства не был так восторженно, так последовательно обласкан обществом и властью. Как будто его высокий уровень совершенно лишнее украшение для нашего культурного пространства. Грубо ошибется всякий, кто возразит мне…» В этот момент в гостиную вошли Поляковский и Оксана Матвеевна. «Ну что, нагулялись?» — сразу бросилась им навстречу Козявкина. — «Да, да, вышло совсем неплохо. Теплый вечер, квакают лягушки, хорошо дышится… И о делах поговорили. Георгий Павлович готов сказать вам „да“! Он принимает ваше предложение. Притом самое, самое крутое. Не только Россия должна знать о его гениальности, но весь мир! Мир! Мир! У вас есть выход на другие страны?» — «Конечно! Как же без этого…» — несколько обиженно заявила Арина Афанасьевна. — «Ему нужен мир! Вы понимаете? Понимаете? Аплодирующий его таланту мир!» — «Да-да. Но это стоит больших денег… Давайте начнем с России, у нас можно встретить немало страстных поклонников его творчества. Их надо лишь найти через рекламу в средствах массовых коммуникаций, с помощью критиков, которые должны называть его „наш гений“, „надежда русской словесности“, „патриарх русского слова“, „пламя русской души“. А как вам самому еще хотелось бы?» — обратила она восторженный взор к Поляковскому. — «Подождите, дайте подумать… — Ему опять страстно захотелось принять ту самую величественную позу, которую он примерил давеча на себя, стоя у окна. Георгий Павлович подпер кулачком свою бородку, закурил трубку и в поэтической задумчивости взглянул на стену гостиной: „Светоч … — начал он, — нет-нет, глава… тоже нет. Лидер, да, конечно, лидер современной русской прозы или, пожалуй, даже лучше: лидер современной прозы! (слово „русский“ как бы ограничивает в пространстве). Так ведь лучше!“ — „Очень хорошо, прекрасно! Лидер современной прозы! Коротко и всем ясно, — с серьезным видом подхватила критикесса. — Теперь мне надо прокалькулировать тарифы, подбить бюджет, и через несколько дней можно начинать всероссийскую кампанию. Это будет грандиозная рекламная акция, которую страна еще не знала! Но деньги, прошу прощения, вперед. Я же говорила, что в долг не работаю О, кей?“ — „Конечно, конечно!“ — вставила Лязгина. — „О чем разговор, назовите сумму, и мы ее тут же выплатим. Торопитесь, пора начинать!“ — завороженный своей грядущей славой добавил Поляковский. — „Отлично! Здорово! Так и сделаем. У меня возникло предложение к Оксане Матвеевне. Хотите выслушать?“ — „Слушаю! Слушаю!“ — „Вы признались, что на московских сценах еще не работали …“ — „Я еще ни в чем не признавалась …“ — прервала Лязгина, удивленно разведя руками. — „Может быть, может, быть, но в Москве ваше имя еще неизвестно? Так?“ — „Кому известно, кому нет“. — „Мечтаете о постановке на столичной сцене? Это так важно для наращивания режиссерского авторитета, для звучного имени. Я могу все это устроить. Быстро и замечательно. Сколько готовы заплатить?“ — „Об этом никогда не думала и тарифов не знаю“. — „Разрешение на постановку в неизвестном московском театре стоит около двадцати тысяч долларов плюс все расходы по подготовке спектакля. Реквизиты, билеты, реклама. Всего уйдет около пятидесяти тысяч долларов. В театрах с устоявшимся именем и репутацией эта сумма увеличивается до семидесяти-восьмидесяти тысяч. А на сцене со всероссийским авторитетом сумма переползает за сто двадцать тысяч долларов. С какого тарифа желаете начать?“ — „Я даже растерялась… Наверное, лучше попробовать себя в театре поскромнее. Не так ли?“ — „Опасаетесь, что в известном коллективе можете завалить спектакль? Ничего подобного не произойдет. Вам будет оказывать всемерную поддержку сам главный режиссер. А если пожелаете, он сам поставит спектакль, но подпишет вашим именем. Правда, в этом случае к озвученной сумме необходимо добавить еще процентов двадцать“. — „Я все же думаю начать с театра с негромким, но устоявшимся именем. А дальше видно будет…“ — „Деньги у вас есть…?“ — „Имеются…“ — „Тогда начинаем!“ — воскликнула Арина Афанасьевна. — „Можно начать, чего там… Давайте, давайте“. — „Начинаю работать. Первый звонок адресуем Любирцеву, известная личность в театральном мире…“ Козявкина извлекла из сумочки мобильник и набрала номер. — „Привет гениальному режиссеру. Как дела? Это Арина!“ — „Слава богу, слава богу!“ — „Есть замечательный режиссер из денежной провинции, мечтающий поставить спектакль в вашем прелестном театре. Очень толковая женщина, небольшой опыт в режиссуре, с обязательствами во взаимоотношениях подробно ознакомлена“. — „Серьезный человек, говоришь…?“ — „Да, прелесть!“ — „Она рядом, слышит наш разговор?“ — „Нет, Максим Юрьевич, я одна!“ — хитро улыбнулась критикесса. — „Тут один автор ко мне привязался. Хочет, чтобы я его пьесу поставил. Сам я ее не читал, но, говорят, неплоха, из нее можно что-то вытянуть. Что-то о супружеских правах и обязанностях. Тема для современного зрителя совершенно пустая. Но бизнес есть бизнес. За постановку он предложил пятьдесят тысяч долларов. Займись этой парочкой. Твой гонорар пятнадцать процентов. Если сумеешь поднять цену, то все, что выше пятидесяти — делим пополам. А с твоей дамой — по обычному тарифу“. — „О, кей, дорогой Максим Юрьевич. Я позвоню вам позже, чтобы записать номер телефона драматурга. Кто он? Откуда?“ — „Кажется, лицо кавказской национальности. Больше ничего не знаю“. — „С таких надо, надо, надо больше брать. Для них расценки в Москве совсем другие …“