Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

— Не могу я за это взяться , — объявила она ему сдавленным голосом. — И напрасно буду пробовать. Чем меньше мне с ней встречаться, тем лучше. Я её не выношу, и она меня не выносит. Так лучше раз навсегда с этим покончить.

И она зашагала прочь раньше, чем сын успел ответить хоть слово.

Таким образом было решено, что Ада Сэнли приедет из Тайнкасла на роды. Ада приехала 2 декабря, в сырой и ветреный день, и, тяжело ступая, вышла из вагона, держа в руках небольшой жёлтый саквояж, перевязанный верёвкой. Встретивший её на вокзале Дэвид снёс этот саквояж на Лам-Лэйн. Ада прибыла в очень кислом настроении, видимо не слишком довольная поездкой и во всяком случае недовольная Дэвидом. Она разговаривала с ним сдержанно и довольно сухо, заранее готовая негодовать на скудость их хозяйства. Не прошло и часу с момента её появления в доме, как она уже послала Дэвида купить подкладное судно. Её приготовления, хлопоты, суета, поднятая ею в доме, были невыносимы. Лишённая комфорта своей грязной «задней комнаты», оторванная от блаженного покоя в любимой качалке, она развила необычную деятельность, ужасающую суетливость толстой, переваливающейся на ходу женщины. Она проявляла усиленную заботливость по отношению к Дженни, заботливость и жалость. Она как будто говорила мысленно: «Поди сюда, бедная моя овечка. Слава богу, что хоть мать твоя с тобою!»

Особенно деятельно работала Ада языком. Она сообщила Дженни все новости. Салли неожиданно закончила своё зимнее турне (она участвовала в пантомиме): у труппы вышли какие-то неприятности, так что Салли снова оказалась без работы и теперь ищет ангажемента. «Салли всю жизнь только и делает, что ищет ангажемента», — прибавила Ада мрачно. Ходят слухи о каких-то концертах, организуемых для раненых солдат, и Салли, может быть, предложат выступать в них, но это будет благотворительные выступления, за них не заплатят ни пенни. Ада сетовала на неспособность Салли добиться приличного и постоянного заработка и на глупое честолюбие, побуждавшее её цепляться за такое безнадёжное дело, как сцена. Как было бы хорошо, если бы она не бросила тогда службу на телефонной станции!

Постепенно излагая события, Ада дошла до появления Джо. Это было на следующий день после её приезда, и они с Дженни вдвоём находились на кухне. Ада наливала Дженни чашку чаю. Как будто невзначай, она сказала:

— Да, кстати, ты знаешь, что Джо приходил нас навестить?

Дженни, полулежавшая на диване, внезапно выпрямилась, и её бледное томное лицо замкнулось как устрица. После некоторого молчания она сказала ледяным тоном:

— Я ничего не знаю и знать не хочу о Джо Гоулене. Я его презираю.

Ада старательно поправляла стёганую покрышку на чайнике.

— Он приехал к нам такой шикарный, что ты и представить себе не можешь, и потом заходил ещё раза два. Не следует тебе, Дженни, ругать его только потому, что ты его упустила. Сами виноваты, миледи. Вот умри я на этом месте, если Джо не отличный парень. Обещает устроить Клэри и Филлис на военный завод в Виртлее, когда он откроется. Джо работает у Миллингтона, и ему живётся прекрасно.

— Я сказала тебе, что не желаю ничего слышать о Джо Гоулене! — закричала Дженни натужным голосом. — Если хочешь знать, мне противен и ненавистен даже звук его имени!

Но Ада, усевшись за стол и положив пухлые руки на крышку чайника, как бы желая их погреть, продолжала бесить Дженни:

— Ты не можешь себе представить, как он идёт в гору. Он начальник цеха, работа у него чистая, одет великолепно. А когда он был у нас последний раз, то рассказал, что приглашён на ужин в дом к Миллингтону. В их дом в «Хиллтопе», Дженни, можешь себе представить? Говорю тебе, сударыня, ты сделала большую ошибку, когда упустила Джо. Вот такого зятя я бы хотела иметь.

Лицо Дженни было совсем бело, она крепко сжала кулаки, голос её перешёл в визг:

— Я не желаю слушать таких речей, мать! Не хочу, чтобы имя Джо упоминалось здесь рядом с именем Дэвида! Джо — отпетый негодяй, а Дэвид — лучший человек на свете.

Она с вызовом смотрела на Аду. Но на этот раз Дженни не удалось взять верх над матерью. Беременность ослабила её физически; а нравственное её состояние было состоянием какого-то странного внутреннего компромисса. Аде представлялся удобный случай заставить Дженни хоть раз «смириться» перед ней, и она этим случаем воспользовалась.

— Фи! — сказала она, тряхнув головой. — Что за манера разговаривать! Послушать тебя, так можно подумать, что ты никогда с ним не заигрывала.

Дженни опустила глаза. Она немного дрожала и молчала. В эту минуту дверь отворилась и вошёл Дэвид. Он только что воротился из Управления порта, где имел временную конторскую работу. Ада повернулась к нему, улыбаясь несколько свысока. Но не успел он и слова вымолвить, как Дженни, упав на диван, испустила жалобный крик и схватилась рукой за живот.

— О боже! — шепнула она. — У меня схватки.

Ада, глядя на дочь, колебалась между сомнением и неудовольствием.

— Не может быть, — сказала она, наконец. — Ещё неделя до срока.

— Да, это оно, — отвечала Дженни задыхающимся голосом. — Я знаю. Ой, вот опять!

— Кто бы мог подумать! — воскликнула Ада. — Да, кажется, началось! — Её охватило сострадание. — Бедный мой ягнёнок! — Она опустилась на колени у дивана и приложила руку к животу Дженни.

— Да, да, это оно. Скажите пожалуйста, а! — И обратилась к Дэвиду с таким видом, как будто все положение резко изменилось и он каким-то непонятным образом в этом виноват. — Ступайте за доктором! Нечего стоять тут и смотреть на неё!

Бросив быстрый взгляд на Дженни, Дэвид отправился за доктором Скоттом, у которого ещё не кончился вечерний приём больных. Скотт был пожилой, костлявый и краснолицый мужчина, весьма резкий и несловоохотливый, с неприятной привычкой плевать и харкать во время разговора. Он отличался полным отсутствием черт, типичных для людей его профессии. Ходил постоянно в рейтузах и длинном клетчатом пиджаке с огромными карманами, набитыми всякой всячиной: там можно было найти его трубку, пилюли, кусок бинта, изюм, парочку футляров от термометров, карманный ланцет, который никогда не стерилизовался, резиновый катетер, выскакивавший на пол всякий раз, как доктор вытаскивал свой ветхий носовой платок. Но, несмотря на его неряшливость причуды и полное игнорирование асептики, это был прекрасный врач.

Доктор Скотт, невидимому, не находил нужным спешить к Дженни при первых же схватках. Он закашлялся, плюнул и кивнул головой Дэвиду:

— Я зайду через час. — И крикнул через открытую дверь в приёмную: — Следующий, пожалуйста.

Дэвида расстроило то, что доктор не пошёл с ним тотчас же. Придя домой, он увидел, что Ада и Дженни ушли уже наверх. Он стал с беспокойством ожидать Скотта.

Но когда в семь часов доктор, наконец, явился, то, хотя схватки у Дженни были уже гораздо сильнее, он стал уверять Дэвида, что пока ничем помочь не может. Дэвид понял из его объяснений, что первые роды — дело затяжное, и спросил, долго ли придётся Дженни мучиться. Уставившись на огонь в камине, раньше чем плюнуть в него, Скотт отвечал:

— Не думаю, чтобы долго. Я приду ещё раз часов в двенадцать.

Ждать до двенадцати было очень трудно. Мучения Дженни становились всё сильнее. Казалось, у неё скоро не хватит ни сил, ни мужества их выносить. Она переходила от капризов к испугу, от испуга к истерике, от истерики к изнеможению. В спальне, убранству которой она уделяла столько внимания и забот, в спальне с детской кроваткой в углу, новыми кисейными занавесками на окнах и красивыми кружевными салфеточками на туалете, теперь царил полный беспорядок. Неприятно было, когда Ада опрокинула чайник, но кульминационным пунктом оказался тот момент, когда слабое мяуканье заставило Дженни вздрогнуть и обнаружило присутствие под кроватью «Красавчика».

Затем Дженни совсем обессилела. Хоть Ада и говорила ей, что надо ходить, она лежала, раскинувшись, поперёк кровати, на скомканных простынях, держалась за голову и плакала. Она забыла и про журнал «Малютка» и про «Солнечные минуты в счастливой семье». Она больше ни на что не обращала внимания, лежала поперёк кровати на беспорядочной куче белья, раскинув ноги, её ночная сорочка задралась, волосы рассыпались вокруг бледного худого лица, со лба струился пот. Время от времени она закрывала глаза и стонала.

— О боже милосердный, — причитала она, — а-а-а, вот опять начинается, о боже, моя поясница, а-а-а, мама, дай напиться, это вода нехорошая, скорее, мама, ради бога…

Все оказывалось не так романтично, как воображала Дженни.

Доктор Скотт явился ровно в двенадцать и прошёл прямо наверх. Дверь спальни захлопнулась, в ней остались втроём доктор, Ада и кричавшая Дженни. Крики усилились, тяжело затопали сапоги Скотта, потом наступила тишина.