Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Он посмотрел на Гетти и отвечал медленно:

— Я считаю, Гетти, что жизнь всех этих людей была напрасно загублена. — Он замолчал. К чему говорить? Всё равно она никогда не поймёт. Но Гетти смутно догадывалась о навязчивой идее, сжигавшей его мозг. Она взяла его за руку, желая успокоить, и сказала мягко:

— Даже если так, Артур, не лучше ли забыть об этом? Это было так давно. И всего сто человек. Что это по сравнению с тысячами храбрых, убитых на войне? Вот о чём тебе не надо забывать, милый Артур! У нас война. Мировая война. Это не то, что пустяковый несчастный случай в шахте!

— Нет, это всё равно, — возразил он, сжимая рукой лоб. — Это совершенно то же самое. Я не могу смотреть на это иначе. В моей голове одно неразрывно связано с другим. Людей на войне губят совершенно так же, как людей в шахтах, бесполезно, возмутительно. Несчастный случай в «Нептуне» и война — для меня одно и то же. Одно великое массовое избиение.

Теперь Гетти овладела положением и, минуя запутанные лабиринты, куда увлекал её Артур, пошла прямо к цели. Она по-своему была привязана к Артуру. Но она была практична и гордилась этим. И желала Артуру добра.

— Я так рада, что ты мне рассказал, Артур, — сказала она стремительно. — Ты себя замучил до смерти — и все из-за пустяков. Я замечала, что ты в последнее время какой-то странный, но мне и в голову не приходило, что из-за этого. Я думала… нет, я просто не знала, что и думать.

Он мрачно посмотрел на неё.

— Что ты думала? Говори прямо.

— Видишь ли… — Гетти замялась. — Я думала, что ты, должно быть… что ты не хочешь идти на войну.

— Я и не хочу, — сказал Артур.

— Нет, я думала… Я думала, Артур, милый, что ты боишься идти.

— Может быть, и боюсь, — вяло отозвался Артур. — Может быть, я трус… почём я знаю!..

— Глупости! — возразила Гетти решительно и погладила его руку. — Просто ты довёл себя до полного расстройства нервов. С самыми храбрыми это бывает. Вот, например, Алан говорил мне, что перед тем, как он так отличился и получил крест, он был в настоящей панике. Теперь выслушай меня, дорогой мой. Ты слишком много думал и волновался. Тебе полезно будет для разнообразия начать действовать. Давно пора мне прибрать тебя к рукам.

Взгляд её стал пытливым. Она улыбалась, прелестная, уверенная в себе, в сознании своей женской прелести и своих чар.

— Ну, слушай, глупый мой, родной мальчик! Помнишь то воскресенье в Тайнкасле, когда ты хотел, чтобы мы обручились, а я сказала, что оба мы слишком молоды?

— Да, — медленно отвечал Артур, — я этот день помню. Меня никакая суета не заставит его забыть.

Она подняла на него глаза с чёрными зрачками и принялась нежно гладить его руку.

— Ну, так вот, Артур… всё было бы иначе, если бы ты вступил в армию.

Артур сразу внутренне сжался. Вот оно, то, чего он страшился. Оно пришло к нему под ненавистной маской нежности! Но Гетти не заметила порыва отвращения, под влиянием которого Артур стал холоден и нем. Она была увлечена собственным чувством, — и чувство это было не любовь, а любование своей самоотверженностью. Она придвинулась к Артуру и прошептала:

— Ты знаешь, что я тебя люблю, Артур. С самого детства люблю. Почему бы нам не обручиться и не покончить со всеми этими глупыми недоразумениями? Ты тревожишь отца, тревожишь всех, в том числе и твою бедную маленькую Гетти. Ты чувствовал бы себя гораздо, гораздо счастливее в армии, я в этом уверена. Мы оба были бы счастливы, и для нас настало бы чудесное время.

А он всё молчал, и только, когда Гетти подняла немного раскрасневшееся личико с трогательно разметавшимися по щекам прядями гладких белокурых волос, ответил сухо:

— Не сомневаюсь, что это было бы чудесно. Но, к несчастью, я решил в армию не вступать.

— О нет, Артур! — вскрикнула Гетти. — Не можешь ты говорить это серьёзно.

— Я говорю совершенно серьёзно.

Первым её движением был испуг. Она сказала торопливо:

— Нет, послушай, Артур. Пожалуйста, выслушай. Ведь это не так просто, как ты думаешь. Тут выбирать не приходится. Скоро объявят обязательный призыв. Я это знаю наверное. Слышала в штабе. Призовут всех от восемнадцати лет до сорока одного, кроме тех, кто будет освобождён. А я не думаю, чтобы тебя освободили. Для этого твой отец должен был бы дать заключение, что ты необходим на руднике.

— Пускай отец мой делает, что ему угодно, — отвечал Артур тихо и злобно. — Я вижу, что вы с ним вели разговоры насчёт меня…

— Пожалуйста, Артур, ради меня сделай это, — попросила она. — Пожалуйста!

— Не могу, — возразил он с твёрдой решимостью.

Лицо Гетти ярко покраснело от стыда. Стыда отчасти за Артура, но больше всего за себя. Она отдёрнула руку. Чтобы выиграть время, повернулась спиной к Артуру и сделала вид, будто поправляет причёску, потом сказала уже совершенно другим тоном:

— Надеюсь, ты понимаешь, как ужасно для меня быть невестой человека, отказавшегося сделать единственный порядочный поступок, который от него требуется!

— Извини, Гетти, — сказал Артур вполголоса, — но неужели ты не понимаешь…

— Молчи! — с бешенством перебила она его. — Никогда в жизни меня ещё так не оскорбляли. Никогда. Это… Это неслыханно. Не воображай, что я так уже влюблена, чтобы все это терпеть. Я делала это только ради твоего отца. Он настоящий мужчина, а не только жалкое подобие мужчины, как ты. Так больше продолжаться не может. Я не могу больше иметь с тобой ничего общего.

— Хорошо, — сказал он едва слышно.

Желание сделать ему больно говорило в ней теперь почти так же сильно, как прежде потребность самопожертвования. Она яростно закусила губу.

— Я могу сделать только один вывод, и к этому выводу придёт всякий. Ты боишься, в этом всё дело. — Она сделала паузу и бросила ему в лицо: — Ты трус, жалкий трус!..

Артур сильно побледнел. Она ожидала, что он заговорит, но он ничего не сказал, и с жестом сдержанного презрения Гетти поднялась. Встал и он. В полном молчании дошли они до «Холма». Он открыл перед нею входную дверь, но, войдя в дом, прошёл прямо к себе, оставив Гетти одну в передней. Гетти постояла, вскинув голову, с глазами, полными гнева и жалости к себе, потом резко повернулась и пошла в столовую.

Там был один только Баррас. Он у стены изучал утыканную флажками карту. При входе Гетти он обернулся, потирая руки, и поздоровался с нею несколько экспансивно.

— А, Гетти, — воскликнул он. — Ну как, есть новости?

Всю дорогу Гетти держалась стойко. Но ласковое выражение лица Барраса растопило её сдержанность. Она зарыдала.

— О боже, о боже! — всхлипывала она. — Мне так тяжело.

Баррас подошёл к ней. Посмотрел на неё с высоты своего роста, и, повинуясь внезапному побуждению, обнял рукой её хрупкие, соблазнительные плечи.

— Что случилось, моя бедная, маленькая Гетти? — спросил он покровительственно.

Гетти была так расстроена, что не могла отвечать, и только жалась к нему, как человек, ищущий прибежища в бурю. Он держал её в объятиях, успокаивая. Гетти он представлялся в эту минуту покровителем, защитником от Артура. Она чуяла в нём большую жизненную энергию и силу и, закрыв глаза, отдалась этому новому, неиспытанному ощущению его покровительства.

Х

В первые полгода после назначения его директором у Джо оказалось очень много дела. Он приезжал в Плэтт-Лэйн рано утром и уезжал вечером; когда бы он ни был нужен, он всегда оказывался под рукой; он производил впечатление энтузиаста и человека неукротимой энергии.

Вначале он действовал осторожно. Природная хитрость подсказывала ему, что старший секретарь Фулер, заведующий чертёжной Ирвинг и кассир Добби недоброжелательно относятся к его выдвижению. Это были люди уже пожилые, готовые возмутиться против того, что ими командует молодой человек двадцати семи лет, так быстро возвысившийся из самого низкого положения. Особенно Добби, — не человек, а счётная машина, высохший, угловатый, в пенсне, балансировавшем на его крючковатом носу, и высоком воротничке с закруглёнными концами, какие носят пасторы, — разговаривал с Джо тоном, кислым как уксус. Но Джо был предусмотрителен. Он знал, что его время придёт. И пока продолжал втираться в милость к Миллингтону.

Для Джо, казалось, не существовало трудностей. Он старался освобождать Стэнли от разных мелких неприятных обязанностей, которые с течением времени расширили сферу его собственной деятельности. В марте он предложил устраивать каждую субботу утром совещания между ним и Миллингтоном для обсуждения всех накопившихся за неделю важных вопросов. В конце того же месяца он настоял на установке добавочных шести котлов и выдвинул идею об использовании женского труда для работы у лотков. Машинное отделение он поручил Вику Оливеру, а литейную — старому Сэму Даблдэю. И тот и другой были послушным орудием в его руках. В апреле умер мистер Клегг, и Джо послал на гроб громадный венок.