Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Джо скромно улыбнулся и ожидал, что будет дальше.

— Я человек либеральный, — продолжал разглагольствовать Стэнли (кроме коктейлей, он выпил ещё полбутылки сотерна и стал словоохотлив). — И мне решительно наплевать, кто вы такой, лишь бы вы были порядочный человек. Сын ли герцога или сын мусорщика — мне всё равно, меня это не интересует, лишь бы был честный человек. Понимаете вы меня?

— Ну, разумеется, понимаю, мистер Стэнли.

— Ну, так вот, Джо, — продолжал Миллингтон, — раз вы поняли к чему я веду, то я продолжаю. Наблюдал я за вами очень внимательно последние месяца два, и то, что я заметил, меня удовлетворило.

Стэнли остановился и передвинул сигару во рту, следя за выражением лица Джо. Затем сказал медленно:

— Клегг — конченый человек, это во-первых. Во-вторых, у меня явилась одна мысль, Гоулен, — хочу испытать вас в должности директора.

Джо чуть не лишился чувств.

— Директора! — с трудом прошептал он.

Миллингтон усмехнулся.

— Да, я предлагаю вам должность Клегга. Теперь ваше дело решать, справитесь вы или нет.

Волнение Джо было так сильно, что комната поплыла у него перед глазами. Он уже раньше чуял что-то в воздухе, но ни о чём подобном и мечтать не смел. Он так побледнел, что лицо у него приняло цвет бараньего сала, и уронил сигару на тарелку.

— О мистер Стэнли! — ахнул он. На этот раз ему не надо было притворяться, это вышло естественно и убедительно. — О мистер Стэнли…

— Ладно, ладно, Джо. Отнеситесь к этому легче. Извините, что так вас сразу ошеломил. Но, видите ли, у нас война. А война — время неожиданностей. Вам скоро придётся взять все в свои руки. И я думаю, что вы меня не подведёте.

Волна радостного возбуждения подхватила Джо. Пост Клегга… ему! Директор завода Миллингтона!

— Вы видите, Джо, что я вам доверяю, — сердечно объяснил Стэнли. — И я готов отстаивать своё мнение о вас. Потому-то и предлагаю вам такой пост.

В эту минуту в приёмной зазвонил телефон, и раньше чем Джо успел ответить, вошла Лаура.

— Это тебя, Стэнли, — сказала она. — Тебя вызывает майор Дженкинс.

Стэнли извинился и пошёл к телефону.

Молчание. Джо, не глядя, чувствовал, что Лаура здесь стоит у двери против него, близко, что она смотрит на него. Радостное волнение бушевало в нём, он чувствовал себя сильным, полным ликующей бодрости, опьянения. Он поднял глаза и посмотрел ей прямо в лицо. Но Лаура, избегая его взгляда, сказала весьма лаконично:

— Выпейте кофе в гостиной, раньше чем уйдёте.

Он не отвечал. Не в состоянии был заговорить. Так они стояли друг против друга, а в комнату доносился голос Стэнли, говорившего по телефону.

VIII

Приближалось время родов, и Дженни вела себя во всех отношениях примерно. С того времени, как она сообщила Дэвиду о своей беременности, она «стала другой женщиной». Конечно, у неё бывали небольшие припадки сварливости, — у кого же в таком положении их не бывает? — и разные «прихоти», как она их называла: внезапно, в самые неподходящие моменты, ей хотелось каких-нибудь особенных, экзотических деликатесов, которые именовались термином «что-нибудь вкусненькое». То она, например, жаждала имбирных пряников, так как её «отвернуло» от хлеба, то маринованного луку, то тартинок с селёдочной икрой. У матери её, Ады, всегда во время беременности появлялись разные прихоти, и Дженни считала себя в праве иметь свои.

Она готовила нарядное приданое для будущей новорождённой, — она была убеждена, что родится девочка, ей так хотелось дочурку, которую можно наряжать, а мальчишки ужасны! И вечер за вечером Дженни сидела у камина против Дэвида, как самая домовитая жена, вышивала, вязала, отделывала детские вещицы, руководствуясь указаниями в «Журнале для домашних хозяек» и журнале «Малютка». Она мечтательно строила планы будущего своей дочки. Она будет актрисой, знаменитой актрисой, или ещё лучше, — великолепной певицей, примадонной Большого оперного театра. Она унаследует и разовьёт талант матери и будет переходить от триумфа к триумфу в Ковент-гардене, важные особы будут слушать её и бросать букеты к её ногам, а Дженни из ложи будет с нежностью и сочувствием следить за успехом, который и ей когда-то достался бы на долю, если бы ей дали возможность выдвинуться. Но на пути актрисы встречаются и соблазны, великие соблазны, и Дженни морщила лоб при этой мысли. То вдруг картина менялась, и она видела в своём воображении монахиню с бледным и одухотворённым лицом, с тайной печалью на сердце, покинувшую сцену и свет, проходящую по коридорам большого монастыря в полутёмную часовню. Начинается служба, звучит орган, и голос монахини разливается вокруг во всей своей чудесной чистоте. Слезы наполняют глаза Дженни, и печальные романтические грёзы приобретают уже более трагическую окраску. Нет, не будет никакой маленькой девочки, никакой примадонны или монахини. И она, Дженни, умрёт, чует её сердце! Нелепо было воображать, что у неё хватит сил родить ребёнка, у неё всегда было предчувствие, что она умрёт молодой. Она вспоминала, что Лили Блэйдс, одна из продавщиц у Слэттери, которая удивительно верно всем гадала, однажды предсказала ей, Дженни, страшную болезнь. Она уже видела себя умирающей на руках Дэвида, который с искажённым, страдальческим лицом молит не покидать его. У постели — большая корзина белых роз, и даже доктор, этот суровый человек, стоит в глубине комнаты, ужасно расстроенный.

Настоящие слезы начинали струиться по лицу Дженни, и Дэвид, случайно подняв глаза, восклицал:

— Господи помилуй, Дженни, в чём дело?

— Ничего, Дэвид, — вздыхала она с бледной, ангельской улыбкой. — Право же, я счастлива. Вполне, вполне счастлива.

Потом она решила, что ей следует завести кошку, так как кошка привязывается к дому и создаёт веселье и уют. Она стала просить всех знакомых достать ей котёнка. Всех, решительно всех заставила она искать, где только можно, и когда Гарри, мальчик из мясной лавки, принёс ей маленького полосатого зверька, она пришла в восторг. Но потом, когда пришёл фургонщик Мэрчисона и принёс ещё одного, а на следующий день миссис «Скорбящая» прислала третьего, Дженни была уже в меньшем восторге. Немыслимо было вернуть котят, раз она так просила людей достать их, а между тем котята вели себя не очень аккуратно. Пришлось в конце концов двух утопить, Дженни было ужасно больно за милых беспомощных крошек, но что же делать? Дженни зато потратила массу времени на придумывание клички для оставленного в живых котёнка. Она назвала его «Красавчик».

Потом она снова начала заниматься музыкой. Целыми днями упражнялась на пианино и пробовала голос — и выучила две колыбельные песенки.

Потом она захотела быть образованнее. В этот период она всем своим видом давала окружающим понять, что её терзают тайные сожаления: она, мол, недостаточно хороша для Дэвида, ей следовало бы во всех отношениях быть лучше: талантливее, развитее.

Она хотела быть способной беседовать с Дэвидом, вести дискуссии, настоящие дискуссии по вопросам, которые его интересовали, только на серьёзные темы — социально-экономические, политические. С этими намерениями она раз-другой принималась за книги, чтобы повысить уровень своего развития и засыпать зерно на мельницу философских дискуссий. Но книги её не слишком обнадёжили, и в конце концов пришлось их забросить.

Что ж, если она не может стать умной, она может стать хорошей! О да, хорошей! Она купила книжечку под названием «Солнечные минуты в счастливой семье» и усердно читала её. Она читала её, как ребёнок учит урок, тихонько шевеля губами, положив, книгу на колени, поверх вязанья. Прочтя описание одного особенно «солнечного» получаса, она устремила влажные глаза на Дэвида и в волнении воскликнула:

— Я глупенькая, Дэвид, но в сущности я не плохая. Здесь сказано, что все мы совершаем проступки, но можем потом снова очиститься душой. Скажи, Дэвид, правда ведь, я не скверная?

Он терпеливо уверил её, что она не скверная.

Дженни с минуту смотрела на него, потом сказала в внезапном порыве:

— О Дэвид, нет человека лучше тебя. Правда, Дэвид, ты самый лучший человек на свете.

Никогда ещё Дженни не казалась Дэвиду таким ребёнком. Она была настоящий ребёнок. Казалось просто нелепым, что она скоро будет матерью. Дэвид обращался с нею ласково. Часто по ночам, когда они лежали рядом, и она, чем-нибудь потревоженная или испуганная во сне, вздрагивала и жалась к нему, он ощущал её располневшее тело и движение ребёнка внутри него. Нежность переполняла его сердце, и он принимался успокаивать жалобно хныкавшую Дженни.

Он спросил у неё как-то, хочет ли она, чтобы Марта, его мать, хозяйничала у них в доме и ухаживала за ней во время родов, Дженни, по-новому покорная, согласилась. Но когда Марта пришла, чтобы сделать нужные приготовления, это единственное свидание показало невозможность примирения. Марта, возвращаясь к себе, по пути встретила Дэвида. Лицо её пылало.