Перед закатом Земли (Мир-оранжерея) - Брайан Олдисс

От взрыва семенных стручков людей разбросало в грязи. Кряхтя от боли, они поднялись на ноги, с трудом разминая похрустывающие суставы. По сторонам от них клубился облачный туман и снег такой густоты, что они едва могли разглядеть в нем друг друга: их фигуры быстро превратились в белые статуи, приобретя вид совершенно иллюзорный.

Яттмур поспешила собрать вместе троицу толстопузых, прежде чем кто-то из них потеряется. Внезапно, заметив в круговороте снега и сумеречного света темную фигуру, она бросилась вперед и схватила существо за плечо. С рычанием к ней повернулось лицо незнакомца, оскалившего желтые зубы и блеснувшего горящими глазами ей в лицо. Она вскинула руки, чтобы защитить себя, но существо прыжком исчезло в снегопаде.

Так они узнали, что на склонах горы они не одни.

– Яттмур! – крикнул Грин. – Толстопузые все здесь! Где ты?

Повернувшись, она бросилась бежать к нему, от страха забыв про осторожность и гордость.

– Здесь есть кто-то еще! – закричала она. – Белое чудовище, все покрытое шерстью, дикое, с огромными зубами и глазами!

Грин закрутил в стороны головой, высматривая врагов, а троица толстопузых начала кричать о духах смерти и тьмы.

– В этой мути невозможно что-нибудь разглядеть, – сказал наконец Грин, стирая с лица снег.

Они встали с Яттмур спиной к спине, вытащив ножи и приготовившись. Неожиданно снег прекратился и обратился в дождь, а потом и дождь перестал. Сквозь пелену последних дождевых капель они увидели дюжину покрытых белой шерстью созданий, медленно спускающихся по склону горы по направлению к границе тьмы по другую ее сторону. За собой неизвестные тащили волокушу, в которой лежали мешки, из одного из которых сыпались крупные семена ходульника.

Луч солнца наконец упал с неба, осветив невзрачные склоны горы. Со страхом люди взирали вслед белошерстым созданиям, пока те не спустились с горы и не исчезли из виду.

Потом Грин и Яттмур переглянулись.

– Кто это были – люди? – спросил Грин.

Яттмур пожала плечами. Она ничего не могла сказать. Она даже не знала, как отличить людей от нелюдей. Вот толстопузые, лежащие теперь в грязи и глухо стонущие: они люди? И сам Грин, так изменившийся теперь, после того как сморчок подчинил полностью его волю и такой непонятный: может он все еще называться человеком?

Так много вокруг было непонятного, такого, что она и не могла выразить словами, тем более объяснить… Однако солнце снова согрело ее тело. Последние облака бежали в сторону света, подсвеченные золотом и пурпуром. Над ними в склоне горы имелась пещера. Они могут забраться туда и разжечь там костер. Там они будут в безопасности и смогут выспаться в тепле…

Она отвела с лица грязные волосы и стала медленно подниматься к пещере. Движения давались ей с трудом, во всем теле она чувствовала какую-то тяжесть, а на душе – странное беспокойство, но одно она знала точно – остальные тоже пойдут за ней.

Глава двадцать вторая

Жизнь на склоне горы была вполне сносной, а иногда доставляла радость и отдохновение, ибо человеческих дух тем и силен, что способен создать свой счастливый мир даже на склоне горы, стоящей одиноким островком в океане тьмы.

Посреди этого темного и непостижимого огромного мира люди чувствовали себя лилипутами, чья судьба была сведена к состоянию полной незначительности. Растительная судьба Земли и раздирающие ее противоречия проходили мимо них, не задевая ни их сознания, ни души. Меж склоном горы и облаками, меж снегом и грязью, они влачили свое жалкое существование.

Поскольку смена времен дня и ночи полностью прекратилась, не было ничего, по признакам чего они могли бы отмечать ток уходящего времени. Когда температура падала и погода портилась, приходили бураны; дождь, льющийся с небес, был холоден словно лед; но иногда поднималась такая жара, что им приходилось с криками бежать в пещеру, чтобы не изжариться на солнце.

Грин, чью волю сморчок подчинил себе совершенно и без остатка, сделался мрачным и нелюдимым. Сам гриб, раздраженный тем, до чего довела их всех его вечная погоня за новым, пребывал в злобной задумчивости; побуждаемый внутренним стремлением к размножению, он старался полностью обезопасить себя и отрезать Грина от его спутников, погрузив его в полное одиночество.

Прошло время и новое событие нарушило ничем не примечательный ток времени. Во время одной из бурь Яттмур родила сына.

Ребенок стал причиной для продолжения ее существования. Она назвала мальчика Ларен, и в душе ее поселился покой.

На склоне горы, высящейся в океане тьмы у самой границы теневого полушария Земли, Яттмур, качая на руках спящего сына, тихо напевала ему.

В то время как вершина горы была освещена еще не угасшим солнцем, ее подножие было погружено в тень. Пейзаж во все стороны выглядел подобно бескрайнему простору ночи, с редкими рубиновыми звездами горных вершин, которые, подобно каменной имитации живых созданий, тянулись к солнечному свету и теплу.

Но даже там, где тьма казалась особенно густой, ночь все же не была абсолютной. Точно так же, как не была абсолютной и смерть – химические элементы разложения служили строительным материалом для созидания новой жизни – так и ночь казалась просто приглушенным до самого нижнего предела светом, миром, в котором двигались и сновали существа, волею судьбы изгнанные из более светлых и населенных областей.

Среди подобных тварей была, например, пара кожекрылов, весело кувыркающихся сейчас в воздухе над головой матери, держащей на коленях ребенка, то стремительно, сложив крылья, пикирующих вниз, то снова взмывающих вверх, наслаждаясь парением в теплом восходящем потоке воздуха. Ребенок проснулся, мать принялась показывать ему летающих над ними созданий.

– Смотри, Ларен, как быстро падают они – буух! – прямо в долину и вот – оп! – взлетают вверх, так ловко! – снова поднимаются к солнцу, снова летят к свету.

Мальчик морщил носик, слушая мать. Кожекрылы продолжали свои акробатические упражнения, пикировали вниз и переворачивались, то ярко освещенные солнцем, то снова утопающие в мире теней, только для того чтобы снова вырваться из него, словно из бескрайнего моря, к свету, взлетев почти до редких плывущих по небу облаков. Подбрюшья облаков были подсвечены бронзой; они казались такой же неотъемлемой частью ландшафта, как рубиновые горы, отражающие свой свет на темный мир внизу почти ощутимым потоком, нисходящим на пустынный пейзаж цветами старого золота и выцветающей осенней желтизны.

Посреди этого перекрестия света и теней парили кожекрылы, кормящиеся спорами, извергаемыми из себя растительными машинами размножения, покрывающими солнечную сторону планеты, и густыми облаками приносимыми оттуда ветрами. Малыш Ларен гукал от удовольствия, вытягивая ручки к небу; мать Яттмур тоже гукала ему в ответ, испытывая при виде каждого движения своего малыша беспредельную радость.