Перед закатом Земли (Мир-оранжерея) - Брайан Олдисс

– Скоро мы будем счастливыми сухими щепками! – кричали толстопузые.

– Как только доберемся до берега, сразу же разведем костер, – пообещал Грин.

Яттмур была рада видеть мужа в хорошем расположении духа, однако внезапное сомнение заставило ее спросить:

– А как мы слезем с ходульника?

Он резко повернулся к ней, и снова злоба загорелась в его глазах, злость от того, что кто-то посмел омрачить его радость. Он ответил ей не сразу, и она догадалась, что прежде он решил посовещаться со сморчком.

– Ходульник остановится тогда, когда доберется до места, где его собратья обычно высеивают свои семена, – наконец объяснил ей он. – Как только он доберется туда, так ляжет на землю сам. Тогда мы и слезем, не причинив себе никакого вреда. Ни о чем не волнуйся, Яттмур; я знаю, что делаю.

В голосе Грина звенела непоколебимая уверенность и твердость духа, непонятные ей.

– Ты не знаешь, что делаешь, Грин. Нас несет ходульник, и куда он пойдет, там мы и окажемся, а во всем остальном мы беспомощны, потому что не можем его остановить. Мне не по себе, Грин.

– Тебе не по себе от того, что ты глупа, – ответил ей он.

Его ответ причинил ей сильную боль, но она сдержалась, решив, что в данной ситуации не стоит ссориться, а нужно попытаться успокоиться и взять себя в руки.

– Как только мы окажемся на берегу, ты перестанешь волноваться. И тогда, может быть, ты будешь поласковей со мной.

Берег, на котором они в конце концов оказались, встретил их негостеприимно, не торопясь открыть им свои теплые объятия. Пока они с надеждой рассматривали берег вокруг, с деревьев недалекого Леса снялись две черные птицы и, расправив широкие крылья, стали планировать вниз, держа курс на ходульник.

– Прячьтесь! – крикнул Грин. – Или хотя бы замрите!

– «Бойкотируйте суррогатные продукты!» – кричал Красавчик. – «Не допускайте рабочих обезьян на свои фабрики. Поддержите анти-трехпартийную схему Имброглио!»

Ходульник уже брел по мели у самого берега.

Создания с черными крыльями, лишь отчасти похожие на птиц, с шумом пронеслись над ходульником, обдав сидящих на нем запахом падали. В следующий миг Красавчика схватили, прервав его мирное кружение, и в могучих когтях понесли по направлению к берегу. Уносимый, он еще продолжал смело выкрикивать: «Отстаивайте сегодня, чтобы спасти завтра! Сделаем мир безопасным для демократии!» Потом птицы снова опустились на ветви деревьев, и Красавчик исчез.

Обсыхая всем узловатым телом, ходульник теперь продвигался по берегу. В отдалении можно было заметить других ходульников, пятерых или шестерых, шагающих в том же направлении. Их подвижность, их почти разумная человекоподобная устремленность к однажды выбранной цели словно бы возвышала их над все более усугубляющимся кошмаром окружающей действительности. Бурное существование растительной и отчасти животной жизни, свойственное тому региону, из которого Яттмур и Грин начали свое путешествие, здесь почти полностью отсутствовало. Только тень осталась от известного им растительного бурления тропиков. Здесь, в этом мире с низко висящим над горизонтом солнцем, похожим на налитой кровью и болезненный глаз на стебельке, царили вечные сумерки. В небе впереди них сгущалась кромешная тьма.

В океане жизнь тоже словно бы вымерла. Вдоль берега не было заметно ни гигантской хищной травы, ни водорослей, на мели невозможно было заметить ни одной рыбы. Это запустение только подчеркивалось вызывающим удивление спокойствием океанской глади, ибо ходульники – руководимые инстинктом – выбирали для момента своей миграции время затишья штормов.

Было видно, что в глубине материка царит подобное же затишье. Лес и здесь не отступил, однако это был Лес завороженный холодом и тенями, Лес только отчасти живой, окрашенный в цвета вечного вечера, глубокой синевы и серо-зеленого. Продвигаясь мимо застывших древесных стволов, люди видели, что на листьях разрастается плесень. И лишь только в одном месте им в глаза бросилось яркое желтое пятно. «Голосуйте за ЭсЭрЭйч сегодня, отстаивайте путь демократии!» – прокричал им знакомый голос. Рекламная машина лежала, похожая на изломанную игрушку, там, где черные летучие существа бросили ее, с оторванным одним крылом, теперь качающимся на вершине дерева; продвигаясь вглубь материка, они еще долго слышали крики Красавчика, и стихли они только тогда, когда люди оказались за пределами слышимости.

– Когда же мы, наконец, остановимся? – прошептала Яттмур.

Грин ничего не ответил; да она и не ждала от него ответа. Его лицо было холодным и сосредоточенным; он даже не взглянул в ее сторону. Чтобы сдержать свой гнев, она крепко стиснула кулаки, так что ногти впились в ладони, сознавая, что не он виноват в том, что происходит с ними.

Осторожно выбирая себе дорогу, ходульник шел через Лес, листья которого с шелестом задевали за его ноги, а иногда касались и людей. Выбрав новое направление, теперь ходульник шел, строго поворачиваясь спиной к солнцу, которое уже и без того почти скрыла за собой редкая в этом Лесу листва. Все это время они продвигались навстречу тьме, отмечающей конец светлого мира. Однажды с ближнего дерева снялась целая стая черных растительных птиц и с громким хлопаньем крыльев полетела обратно к солнцу, но ходульник своего шага не замедлил.

Умерив свое возбуждение и все больше осознавая ожидающую впереди опасность, люди постепенно все больше и больше сокращали свой рацион. Большую часть времени они спали, прижавшись друг к другу в центре шестидольного стручкового тела. Грин все это время почти не разговаривал.

Они спали, а когда просыпались, то возвращались к действительности очень неохотно, потому что окружающий мир теперь был связан в их головах только с холодом, а также с переменами в видениях окружающего мира – и постоянно не в лучшую сторону.

Ходульник спустился в небольшую низину. Тьма распростерла над ними свои крылья и только один луч солнца освещал тело растения, верхом на котором они ехали. Вокруг них по-прежнему тянулся нескончаемый Лес, искривленный Лес-калека, похожий на слепого, спотыкаясь, бредущего вперед, вытянув руки и растопырив пальцы, в каждой черте которого застыл испуг. Листва почти совсем пропала, лишь изредка на ветвях можно было заметить отдельный лист, имеющий болезненный буро-коричневый цвет, голые же ветви перекрещивались меж собой, принимая совсем уже гротескные формы, навязанные им единым общим прародителем-древом, разросшимся своими джунглями туда, где ничто расти не должно было.

Троица толстопузых жалась друг к другу и дрожала от страха и невыносимости ожидания. Ни один из них не решался взглянуть вниз, все они смотрели только вперед.