Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

Шаи, кажется, и сам все понял.

— До чего я докатился — уже младенцы жалеют! — вздохнул он.

— Ты выглядел довольно жалко, да, — кивнул я, подходя поближе и усаживаясь на самый край кровати, чтобы ненароком не помять платья.

— Спасибо, — хмыкнул лха. — Надо думать, остальные разделяют твое мнение… Да я и сам его разделяю. Разве это не глупо — устраивать ссору, как брошенная невеста? Но что еще я могу сделать?

Шаи снова отвернулся и уставился в пустоту, будто прислушивался к чему-то очень тихому и далекому. Его глаза остекленели, и даже нижняя губа отвисла, но я потянул лха за рукав, возвращая к яви.

— За что ты так не любишь Железного господина?

— За что, действительно? — ухмыльнулся тот, оживляясь. — Он не пьет вина и чанга, не курит рому[2], не ест мяса и, насколько мне известно, не спит ни с женщинами, ни с мужчинами — знаешь, что все это значит?

— Что он добродетелен и скопил множество духовных заслуг?

— Хрена с два, — мрачно отрезал Шаи. — Это значит, что он зло во плоти.

Я сложил лапы на груди и фыркнул так выразительно, что Шаи почти рассмеялся, — но улыбка быстро сошла с его лица.

— Кекуит, включи ту запись, — велел он; одна из стен спальни сначала полыхнула тусклым огнем, а потом запестрела дрожащими полосами. Когда те перестали мельтешить, я увидел длинную и узкую комнату. Для жизни она явно не годилась: повсюду вились и переплетались разновеликие трубы и веревки, толщиной от паутинки до бычьего хвоста, а посредине громоздился не малых размеров алтарь — плоский черный камень. Похожие можно встретить в любом лакханге, вот только на этом не было ни чаш с восемью видами возлияний, ни масляных торма, ни курящихся благовоний. Наверное, все подношения смел склонившийся над ним лха; широкоплечий и сутулый, он чем-то напоминал Утпалу. В одном кулаке он сжимал короткую, в пол-локтя, булаву, а другим, точно кузнечным молотом, ударял по поверхности алтаря, высекая искры знаков и букв. Я вдруг догадался, кто это — безумный ругпо, из-за которого Коготь упал с небес! Кроме него в комнате была еще и женщина — должно быть, служанка корабля. Она сидела на полу с закрытыми глазами; с темных прядей срывались капельки крови и падали в повязанный у пояса передник.

Так прошло несколько секунд — в полной тишине; на записи не было звука, — а потом снизу появилась еще одна тень. Мужчина тут же повернулся к ней и закричал, потрясая в воздухе булавой. Но не успел он договорить, как тень одним длинным движением рванулась вперед… И голова ругпо оказалась повернута в сторону, противоположную задуманной природой. Мертвец пошатнулся и рухнул вниз, с макушкой погрузился в сизую рябь, которой снова покрылась стена. Потом все погасло.

— Вот как это произошло, — пробормотал Шаи, покусывая согнутый мизинец; но я никак не мог взять в толк, отчего это зрелище так его встревожило.

— Разве ваш ругпо не сошел с ума? Не хотел разбить Коготь о землю? Убивать убийц — не зло.

— Да, ты прав. Все признали, что это было сделано из необходимости. Но разве ты не видишь здесь ничего странного?

Я нахмурился, припоминая увиденное, но ничего, кроме пугающей легкости, с которой тень свернула шею ругпо, на ум не приходило. Впрочем, я уже убедился, что боги невероятно сильны, — даже маленькая Падма время от времени упражнялась в саду с булавами, которые не подняли бы и лучшие из наших воинов.

— Ругпо собирался всех нас убить, — сказал Шаи, устав дожидаться ответа. — Так?

— Так.

— Когда Нефермаат появился на пороге, он почти закончил задуманное. Почти, но не совсем. Так?

— Угу, — кивнул я, все еще не понимая, к чему тот клонит.

— Ругпо знал, что помощник может помешать ему; знал, как тот опасен. И держал в руках оружие! Он мог сразу убить пришедшего — или хотя бы попытаться, — лха хмыкнул, будто сам сомневался в этой затее. — Тем более, если все всё равно умрут, чего тянуть? Но вместо этого он решил поговорить! Странно, нет?

— Ну… да, наверное? — протянул я.

— Конечно, странно, — отрезал Шаи. — А знаешь, что еще страннее? Перед тем, как спуститься вниз, ругпо отключил Йиб месектет — понятно, чтобы она не сопротивлялась. Но хотя ум Кекуит усыпили, ее глаза оставались открыты. А глаз у Кекуит тысячи, и они должны постоянно следить за всем, что тут происходит! И все же сохранилась только одна запись смерти ругпо — и та без звука, да еще поврежденная настолько, что слов даже по губам не прочитать! Конечно, виною таких провалов в памяти корабля могло быть падение… а могло и не быть.

— В чем же тогда дело? И что сказал ругпо?

— Что он сказал, я не знаю… не помню. Но это наверняка было что-то, что Нефермаат хотел скрыть ото всех. И ему удалось, — Шаи вдруг запнулся и потер переносицу, будто пытаясь убрать с кожи невидимое пятно, — не без моей помощи. Стыдно признать, но Меретсегер — влюбленная дура! — наверняка помогла ему стереть все записи, кроме одной, самой безвредной. Никто лучше нее не знал, как подчистить следы, представив все как сбой в работе механизмов.

— И ты думаешь, что ругпо на самом деле не хотел никого убивать?

— Нет, не думаю. Даже здесь видно, что он и правда собирался разрушить корабль и достиг бы в этом деле успеха, если б его не остановили.

— Тогда какая разница, что он говорил?

— Разница в том, что что-то здесь нечисто! Если б я только помнил ту жизнь так же ясно, как Камала или Утпала помнят свои… Но нет. Стоит подумать об этом, и голова начинает раскалываться. Я уверен, они нарочно что-то сделали со мной, чтобы я не проговорился.

— Они? — переспросил я.

— Их двое, разве ты не заметил? — Шаи высоко вскинул брови, удивляясь моему скудоумию. — Ун-Нефер и Селкет-Маат. Они поделили имя на две части: первый взял вершки, вторая — корешки… Вепвавет считают их мужем и женой, здесь все думают, что они брат и сестра, а на самом деле это хитрая, старая тварь, которая все живет и живет, меняя кожу, и разрослась так, что уже не вмещается в одно тело.

Я невольно поежился — голос лха сочился страхом. Конечно, я и сам опасался Железного господина с его булавой и арканом и Палден Лхамо с совиной маской, но то, о чем говорил Шаи, было уж очень странно.

— Можешь не верить мне; другие тоже не верят. Считают, что я тронулся умом из-за матери. Конечно, я тоскую по ней… И разве то, что случилось с Тиа, не их вина? Не вмешайся Нефермаат в круговорот душ, мы бы умирали и воскресали, как все внизу. Вместо этого нас заперли внутри корабля, привязали к старым рен и сах; а когда дважды— и триждырожденные стали терять рассудок, тех просто усыпили, чтобы не путались под ногами… или того хуже.

Слушай! Я не смогу доказать этого, но нутром чую, что сон, в который погрузили ремет, не был задуман ни как лекарство, ни как избавление. Они, — лха не произнес имен, но я и так понял, о ком речь, — сделали это не по доброте душевной. Нет! Им недостаточно править живыми существами — они хотят владеть вещами, безмолвными, безропотными, напрочь лишенными воли. Не зря спящих прозвали ринпоче: драгоценности в чужой сокровищнице, вот что они теперь. И всех, кто сейчас сидит в саду, пьет вино и смеется надо мною, ждет та же участь.

Говорят, спящие блаженны. Но как по мне, сны без конца — это участь хуже смерти. И кто доподлинно знает, что это за сны? Ни один не очнулся, чтобы рассказать. Однако ж почти все попались на крючок! Знаешь, что мать Пундарики заснула, пока вынашивала его? Из-за этого он такой странный. Говорят, душа неправильно срослась с телом, и теперь он никогда не будет целиком здесь, наяву.

Шаи положил ладони на лицо; пальцы у него были длинные и чуть искривленные — совсем как у Сиа. Казалось, он вот-вот заплачет, но вместо этого лха пробормотал:

— Да, у меня достаточно причин их ненавидеть. Но это здесь ни при чем! Что сказал ругпо — вот что важно. Это воспоминание… Оно где-то внутри меня, ворочается и зудит, как заползшее в ухо насекомое. Оно преследует меня днем и будит по ночам. Временами кажется, что я вот-вот схвачу его!.. Но не выходит. Никогда не выходит.