Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Для наиболее преданных активистов рабочий день никогда не заканчивался. «Вот что значит быть коммунистом, – говорила одна женщина, член партии, чья замужняя жизнь в 1930-х годах заключалась в том, что ее постоянно назначали на посты в разных концах страны, вдали от мужа. – Ваша жизнь вам не принадлежит»65.

От членов партии ожидали гораздо большего, чем просто быть образцами расового и революционного идеала, сколь бы они ему ни соответствовали. На съезде в 1935 году Гитлер объявил о том, что роль партии, как собрания «активистов и пропагандистов» заключалась в «образовании и надзоре» за остальной частью германского народа66. Программа партии, сформулированная на съезде ВКП(б) в марте 1939 года, возлагала на нее руководство остальной частью населения страны в деле строительства коммунизма, продвижения политики партии и «ежедневного укрепления связей с массами» путем объяснения и доведения до их сведения решений партии67. Именно в этой приземленной ежедневной рутине, а не в периодически устраиваемых хорошо организованных торжествах и ритуалах скрывалось истинное значение партии. Организация ячеек и блоков в Германии вводила партию прямо в каждый дом. Руководитель местного блока, ответственный примерно за 40–60 домовладений, получал помощь от многочисленных функционеров соседних блоков и помощников, входивших в другие объединения: Германского рабочего фронта, Женской ассоциации (работа которой обеспечивалась в 1938 году 280 000 руководителями блоков) и организации «За социалистическое благосостояние». Для оказания помощи привлекались также местная гитлеровская молодежь и Союз немецких девушек – группы, которые собирали денежные средства и недостающие материалы или распространяли литературу68. На членов ячеек и блоков возлагалось несколько задач: они должны были собирать в пределах своих домовладений данные, по словам Лея, об «оппонентах или врагах нашей идеи»; также они должны были распространять пропагандистские и учебные материалы, по возможности лично и ежемесячно посещая всех жильцов своих домовладений; собирать досье о политической благонадежности на каждого жильца, наблюдая за его поведением, отмечая степень его энтузиазма при размахивании флагом; составлять списки евреев по всей округе, реестры их собственности и отмечая тех не-евреев, кто продолжал поддерживать контакты с евреями, живущими по соседству; и, наконец, они рассматривались как бойцы на «домашнем фронте», готовившие народ к войне и заранее мобилизующие их энтузиазм по отношению к ней на тот случай, если война действительно начнется69. Этот чудовищный груз задач координировался путем регулярных ежемесячных собраний, «блоковых вечеров» или «вечеров ячеек», где вырабатывался план действий на следующий месяц, анализировалась литература и временами читали лекции70. Списки домовладений или индексов карт, ставшие обязательными после организационной реформы 1936 года, также регулярно обновлялись, и семьи, чьи мораль и поведение вызывали сомнения, попадали в список тех, кого следовало навестить повторно, чтобы они заполнили анкету с вопросами об их отношении к новой Германии. Такая система с трудом поддавалась управлению отчасти потому, что партийные организации возложили на лидеров ячеек и блоков слишком много рутинной неполитической административной работы, и даже самые большие энтузиасты из числа местных активистов считали настойчивые повторные обходы жителей, с тем чтобы поднять из уровень морали и получить от них заполненную анкету, довольно неприятной работой. И все же индексы домовладений были бесценным инструментом для партийного социального контроля и достижения расовых целей, а также обеспечения безопасности режима. В то же время они поставляли важную информацию для системы «политического суждения», которую партия неприкрыто использовала для обеспечения гарантии того, чтобы рабочие места как в частном, так и общественном секторе заполнялись кандидатами, симпатизирующими режиму, чтобы социальные пособия выдавались только политически благонадежным заявителям и чтобы лицензии одобрялись только у тех заявителей, кто имел безупречную историю. Суждения основывались на стандартной форме, хранившейся в архиве крейс-офиса, который пополнялся информацией, поступавшей от местных отделений партии, но больше всего от ячеек и блоков71.

Политическое суждение было универсальным инструментом для партийного аппарата. Как правило, в случае неудовлетворительного решения партии апелляция не следовала. Суждения должны были прилагаться при обращении к любым агентствам, если оно имело значение при принятии решения, связанного с политической репутацией заявителя. В апреле 1939 года соглашение между партией и Министерством экономики открыло путь «суждениям» в сферу частного бизнеса, где они теперь могли играть роль при трудоустройстве людей, так что в некоторых регионах они в итоге составили четвертую часть всех полученных запросов72. Помимо персональных данных, каждая форма содержала информацию о прошлых политических наклонностях, религиозных убеждениях, взносах в партийные благотворительные фонды, о текущих политических взглядах и поведении, а последняя графа предназначалась для партийной рекомендации. Суждения часто основывались на внешних признаках. Так, отсутствие приветствия Гитлеру воспринималось как первое доказательство враждебности по отношению к режиму; в одном недружелюбном суждении говорилось о факте умышленного сокращения салюта – «Хайль!» вместо «Хайль Гитлер!». Регулярные посещения религиозных учреждений вызывало подозрения, то же происходило в случае оппортунистического перехода в нацистскую партию из рядов социал-демократов или коммунистов73. Архивы крейса из Берхтесгадена свидетельствуют о том, какие последствия могло иметь неблагоприятное суждение. Человека, имевшего жену-еврейку, лишили лицензии; другого отвергли на почве «политического несоответствия»; было рекомендовано лишить субсидий фермера, суждение о котором было неблагоприятным; учителя не повысили в должности из-за того, что он «не отрекся от своей религии»74. Других одобрили, но предупредили о том, что они должны принимать активное участие в одном из многих аффилированных отделений движения. Политическое суждение давало местным партийным организациям исключительные неформальные полномочия включать либо исключать в дело кого им угодно, следить за местными политическими настроениями и изолировать потенциальных возмутителей спокойствия.

Коммунистическая партия была организована не столь обстоятельно на местном уровне из-за того, что ее персонал был разбросан не так густо по всей огромной территории страны и из-за отсутствия навыков, оборудования и времени, необходимых для установления подомового наблюдения или даже выполнения задач по агитации и надзору, предписывавшихся партийными правилами. Многие члены партии покинули работу в администрации или народном хозяйстве, так как она не оставляла им достаточно времени для надзора за более широкими слоями беспартийного населения. Собрания партийных кадров, как правило, носили закрытый характер. Партийные организации в сельских местностях были особенно слабыми, и осуществлять прямой ежедневный контроль здесь было намного труднее, чем в Германии. Многие направления деятельности в деревнях были делегированы ячейкам коммунистической молодежи, которые устанавливали «красные уголки», помогали основывать деревенские Советы и собирать деревенские библиотеки. Но все же образовательная и пропагандистская работа оставались важнейшей сферой деятельности верных партийцев. Партийные инструкторы колесили по фермам и заводам, обсуждая партийные инициативы, предлагая советы и наблюдая за соблюдением правил. Партия также привлекала к работе лекторов не членов партии, прошедших обучение в партийных школах. В 1933 году в стране было 130 000 агитаторов; к началу войны партия заявила о 3 миллионах агитаторов75. Их работой руководили местные отделения управления агитации и пропаганды, которые издавали регулярные инструкции и вспомогательные материалы для лекторов. В Московской области после войны они распространялись два-три раза в месяц тиражом 135 000 экземпляров; в каждом из них содержались детальные разработки по трем или четырем темам с указаниями о том, как их преподносить публике. Советские люди сталкивались с этим предметом на встречах, организованных одновременно по всей стране в залах и мастерских, украшенных знаменами, лозунгами и красными флажками. Участие в этих встречах носило обязательный характер, а регулярное отсутствие интерпретировалось как политический протест. Организация собраний была слабая, а пропаганда – примитивной. «Правда» сообщала о одном собрании, созванном для обсуждения Сталинской конституции в ноябре 1936 года, на котором прозвучал единственный вопрос из сонной аудитории, женщина спрашивала: «Почему в магазинах нет галош?»76 Даже небольшие дискуссионные кружки, организованные после войны, временами были лишены необходимой организованности. В одном кружке, организованном в городе Торжке, преподаватель учил студентов давать ответы на простые вопросы, связанные с «Кратким курсом»: «Могло ли царское правительство удовлетворять рабочих и крестьян?» – на что класс хором отвечал: – «Нет»77.