Дом с золотыми ставнями - Корреа Эстрада

В таких скоротечных схватках главное было – не налететь дерзко и неожиданно на превосходящие силы. Это-то не так трудно. Трудно благополучно унести ноги, вот тут нужны и расчет, и талант, и предусмотрительность, и везение. Мили три мы скакали по лесу, пока не достигли безымянного притока Сагуа-ла-Гранде, и потом стали спускаться по нему вниз. В этот приток впадал чуть пониже другой, уж вовсе мелкий ручеек, и пока мы пробирались по камням первого, Факундо со вторым конем и с ошалевшим скованным негром на нем, сидевшим без седла на конской спине как собака на заборе, поднялся на три сотни шагов вверх по второму, давая лошадям ступать то в воду, то на прибрежные скользкие камни, – чтобы собаки, которых неминуемо пустят по следу, потянули погоню в ложном направлении. Обратно вернулся, строго следя за тем, чтобы копыта обеих лошадей постоянно омывала вода.

Спустившись еще с полмили по ручью, срезали угол, обходя стоящую на берегу ферму, и снова вышли к реке, когда населенные места остались уже позади. Погоня, по нашим расчетам, должна была двинуться по следу, когда мы пустили коней на скользкую гальку, направляясь вверх по течению. В своих верховьях Сагуа-ла-Гранде почти смыкается с Аримао, и, самое главное, такими же стежками ныряет по землю.

Время было для нас очень неудобное – солнце перевалило за полдень, погоня могла быть пущена по горячим следам, хоть мы и остудили их родниковой водой. Но потом прошел быстрый короткий ливень, промочивший до костей – и у всех отлегло от сердца.

Уже не торопясь добрались через водораздельный хребет в подземное убежище на Аримао. Надо было позаботиться и о лошадях, и о себе, и об освобожденных арестантах.

Женщину, молодую и измученную, звали Хосефа, мужчину – Адан. Они друг друга не знали и встретились первый раз в жандармской кибитке. Оба, однако, принадлежали одному хозяину, а именно – жандармскому капитану Федерико Суаресу… Хотя они были из разных имений: он – из инхенио близ Пласетаса, она – из кафеталя в горах за Гуаракабулья, – одного из самых далеко продвинутых в голую глушь имений. Названия показались знакомыми. Конечно, потому что из-под Пласетаса сбежал портняжка Кандонго, стало быть, легко будет проверить личность Адана, который мне с первого взгляда не понравился. Вроде рожа как рожа, такая же, как у всех прочих, курносая и губастая, а меж тем с души воротило на него смотреть.

И, роясь при свете костра в мешке с бумагами, я, сидя поодаль, прислушиваясь к разговору, что после ужина затеяли куманьки с освобожденными – разумеется, сбив с них сначала цепи.

Мне что-то было не совсем понятно в этой истории.

Девочка провинилась в том, что встретилась тайком с беглым, своим давнишним приятелем, удравшим за несколько месяцев до того из соседнего имения.

Адан сказал, что убил мулата, сына управляющего, мол, житья не давал сопляк, и он двинул ему два раза, и пытался бежать, но был пойман. Серьезная вина, за такое обычно вешали, а поскольку казнить негра без согласия хозяина нельзя, то можно было объяснить, почему он оказался в жандармской каталажке на колесах.

Возможно, хозяин сам захотел разобраться с убийцей и воспользовался служебной повозкой для того, чтобы доставить его к себе в Гавану. Это ладно; но что касается девчонки, что-то не вязалось. То, в чем провинилась Хосефа, наказывалось обычно поркой на месте. Она подтвердила: да, выпороли, и в доказательство показала свежие рубцы, и посадили в каталажку там же, в имении, но потом вдруг надели цепь, на телеге отправили в Пласетас, где на другой день водворили в зарешеченную повозку в компанию к Адану и повезли. Куда? Надо подумать, к хозяину. Зачем? Адан в твердой уверенности заявил: "Чтобы повесить".

Но молодая женщина только пожимала плечами: не знаю, да и все тут.

Оба с опаской почему-то посматривали в мою сторону; я копалась в бумагах. Это были все служебные донесения. "В связи с появлением различных неприятных слухов докладываю Вашей Милости о настроениях негров в подведомственной мне территории.

Негры босаль, по причине их тупости, никакой опасности не представляют, ибо не имеют зачастую возможности договориться друг с другом, плохо понимая испанский.

Гораздо серьезнее дела обстоят в среде негров-креолов, которые более способны оценить обстоятельства и между которыми нередки даже грамотные"… Это он был прав, подумала я, что касается нашей компании – из четверых было трое грамотных, из них двое креолов, а одна имела в детстве гувернантку… да, среди негров такие компании попадались нечасто.

Никакого указания на происхождение денег (а их было уйма) мне найти не удалось, принадлежали ли они сеньору Суаресу или кому-нибудь еще, а потом – стоп! – кое-что интересное! Это было, как можно понять, письмо управляющего – того самого доверенного – дону Федерико лично.

"От Хосефы в деле, что вы задумали, будет мало проку, по моему мнению. Можно, конечно, пообещать ей вольную и много чего еще, но только мне кажется, эта негритянка слишком бестолкова для такого деликатного задания. Что касается Адана, степень его провинности столь велика, что заслуживает веревки; но коль скоро вы полагаете, что он может быть вам полезен, не могу противоречить. Он оказывал немало услуг в том качестве, в каком вы хотите его использовать и сейчас; но опасаюсь, что в данном случае он предпочтет не слушать обещаний и даст согласие, чтоб только сбежать, предоставив на нашу долю дополнительные заботы о его розыске".

Похоже, тут было о чем подумать. Для чего сеньору Суаресу двое проштрафившихся негров?

Письмо я прочитала вслух – Каники с Факундо переглянулись. Допрос пошел с пристрастием: стали выяснять, знали ли негры что-нибудь о том, что задумал хозяин. Хосефа разревелась – вправду, была она бестолкова. Адан отнекивался: знать не знаю, ведать не ведаю. Что за качество, о котором писал управляющий?

Почем он знает, мало ли всяких работ пришлось переделать и мало ли о чем идет речь. "Ах ты рожа, – подумала я, – ну ладно! В конце концов у нас есть у кого узнать, что ты за птица".

Про деньги они тоже ничего не знали. Нам они были, в общем, без надобности – в какую лавочку мы пойдем здесь, в горах? Каники сказал, что Марисели в жизни их не возьмет. Так что четыре увесистых мешка отнесли и спрятали в дальнем закоулке пещеры. Так мы никогда и не узнали, что это были за деньги, – все серебряные монеты от реала до песо, ни единой золотой монеты там не было. Они еще долго пролежали без дела, деньги эти.

Кандонго опознал Адана сразу.

– Стряпал на кухне для черных. Наушник, доносчик, ябеда, подлипала. Мулат, сын управляющего? Не знаю, может, там еще какие были, но я помню одного, – у прачки Деворы, ему было лет семь, когда я удрал.

Посчитали – если это тот, то парнишке было лет десять-одиннадцать.

– Не знаю, с чего мальчишка стал бы заедаться, – сказал Кандонго. – Его не баловал папаша, держал в черном теле. Вправду, что ли, ты убил Хорхито?

– Ага, – кивнул Адан, но сам посерел от страха.

Тут-то меня и осенило.

– Значит, так: ты этого мальчишку убил, но хозяин, зная, что ты проныра, решил тебя использовать – для чего? Чтобы ты изобразил беглого, разведал бы, где наше жилье, а потом бы навел на наш след собак. Так? В обмен на прощение, а может, вольную и часть награды за наши головы. Так?

– Придумать все можно, – отвечает, а я что знаю, то сказал. Что хотел сеньор – за то я не отвечаю. А этого слушайте больше – он сам был господской подстилкой.

Трах! Молнией сверкнуло мачете в руках Кандонго, – за годы в паленке наловчился им орудовать портняжка не хуже прочих, и Адан с подрубленной шеей упал на траву.

Били Кандонго смертным боем, но вступился Каники.

– Стойте! – сказал он. – Угомонитесь. Я туда схожу и все узнаю.

Кандонго он позвал с собой.

– Ты тамошний, с тобой легче станут говорить.

Тот отказался резко и грубо.

– Пошел бы ты (и тра-ля-ля-ля…) Не было тебя – было все спокойно, тебя дьявол принес – все завертелось вверх дном! Чтоб тебя собаки сожрали!

Факундо хотел надрать ему уши – Каники жестом остановил кума.

– Пусть его скулит, как побитый щенок. Я разберусь, в чем дело.

И пошел через вес Эскамбрай в Пласетас разбираться.

Много он не узнал. Что хотел капитан Суарес, выяснить так и не удалось. Зато выяснил, что покойный Адан врал, и врал нагло. Мальчишка-мулат никому ничего плохого не делал и делать не мог. Он пас гусей сеньора и продолжает пасти до сих пор, а синяки и ссадины благополучно зажили. Адан его изнасиловал, зажав рот, посчитал полузадохнувшегося ребенка мертвым и бежал, не понадеявшись на то, что служба в качестве доносчика его защитит. Остальное известно.

Нам приходилось только плюнуть гадливо. Жаль, что Кандонго досталось зря. Лодырь был отчаянный, оттого и Кандонго; но только он был безобидный парень, если его не трогали.

Опять у нас выпала передышка. Идах увивался за девчонкой, Факундо обхаживал наш разросшийся табунок – он прямо цвел от радости, расчесывая коням подстриженные гривы. Я занималась повседневными делами. Филомено шастал по округе, не уходя от паленке далеко и избегая шума. Ясно, если он искал приключений на свою и наши головы, он их находил.