Любовник богини - Елена Арсеньева

Лианы, да… а он все-таки потяжелее обезьянок, да еще со всех сторон обвешан оружием. Но эта цепь выдержит его тяжесть — роскошная, легкая, великолепная цепь, выкованная, чудилось, из единого куска металла, потому что скрепленья звеньев на ней были почти неразличимы. Хорошо, если и неразмыкаемы… Хорошо, если. она не устала от веса тех многих мужчин, тяжесть которых выдерживала раз за разом, когда они, раскрутив ее, бросали прикованную к ней когтистую лапу на крепостную стену, а потом лезли, упираясь ногами и перехватывая руками, держа в зубах кривой нож, оперив кисть хищным пятипалым вагхнаком, в любой миг готовые метнуть лезвие чакры!..

Вся разница между этими храбрецами и Василием состояла в том, что для них цепь была подъемным вертикальным мостом — а ему нужен навесной горизонтальный. Поэтому он заставил себя не думать о том, насколько крепки звенья цепи, а весь сосредоточился на ее длине.

Около пятнадцати аршин — чертовская была тяжесть!

Должно хватить.

Он стал под пальму, прижался к стволу. Сложил цепь у ног бухтой, как лодочную веревку. Грохот, конечно, стоял… или ему казалось? Ну, теперь уж отступать некуда. Взялся за край с когтями, раскрутил — бросил цепь сильно вперед и вверх.

Когти страшно, чудовищно, будто железная лапа ракшаса, вытянутая из ночи, просвистели, процарапали тьму и с глухим, скрежещущим ударом зацепились за край стены.

«Сейчас набегут!» — подумал Василий с замиранием сердца. Однако в крепости по-прежнему царила тишина.

«Напились все, что ли? — усмехнулся мрачно. — Ну, я васпохмелю!»

Цепи только-только хватило, чтобы захлестнуть ее вокруг ствола пальмы. Сноровисто действуя табаром, он забил секиру с двойным лезвием в ствол: теперь цепь не сползет, не ослабеет даже под той мощной тяжестью, которую ей предстоит выдержать.

Ему казалось, что он хоронит боевых друзей, когда отложил в сторону некоторое количество своего арсенала. В первую очередь расстался со щитом. Хорошая штука, и спину ему в пути верно защищала, однако это оружие для обороны — Василий же собирался нападать.

Ничего, правую руку ему закроет латунная рукавица, а левую… как-нибудь, ладно.

Защелкнул пояс с огромной пряжкой и гибкой стальной петлей. А может быть, эти неведомые воины — ну, кто сложил в подвале оружие, — каким-то образом знали, что именно может понадобиться для штурма крепости Такура одному сумасшедшему русскому… который еще и на свет не родился, когда его уже ожидал сей отменный боеприпас? Ну, коли так, спаси вас бог, братушки!

С силой потянул петлю, потом опробовал ее, поджав ноги и повиснув всей тяжестью, — вроде держится, нигде не скрипит, слабины не дает. Подошел к краю обрыва — и, перекрестившись, с тихим шепотом:

— Господи, спаси и сохрани! — шагнул во тьму, мелко и быстро перебирая в воздухе ногами, а руками перехватывая цепь.

На спине у него столько всего оставалось навьючено, что нечего было и пытаться закинуть ноги на цепь и перебираться на всех четырех конечностях, подобно тому, как ленивец перебирается по длинной ветке. Хорошенькое для него обозначение, особенно сегодня, после такого марш-броска… Нет, он не ленивец, хотя, может быть, такой же глупец, как этот вечно полусонный зверек. Надо надеяться, что там не навострены стрелы, за зубцами стены: мишень он сейчас — лучше не надо, и, если в него выпустит хотя бы по две-три стрелы каждый лучник, к утру Василий сделается похожим на огромного ежа, висящего над пропастью. Или сердитого дикобраза. Мертвого, но сердитого…

Он нарочно старался занимать себя мыслями о всякой ерунде, чтобы не думать о боли в руках, изрядно-таки отвыкших от подобных упражнений. Пожалуй, придется попросить у госпожи Фортуны еще одной уступки: ему нужна будет хотя бы маленькая передышка после того, как доберется до крепостной стены, — передышка для рук, разминка, не то он даже камышинку не поднимет, не говоря о тяжеленной ханде! Тем паче о боевом табаре… который на самом деле топор.

Как это сказала Варенька?

Он скрежетнул зубами и таким мощным, неожиданным рывком послал свое тело вперед, что едва не вывернул левую руку из плеча. Изо всех сил старался не думать пока, зачем, собственно, он здесь, не думать о Вареньке, зная, что ее имя будет как прикосновение раскаленного лезвия к открытой ране, однако такого приступа боли даже не ожидал.

«Как это она говорила? — проползло коварное воспоминание. — Светас — свет, дева — богиня…»

От неосторожного рывка его несколько раз повернуло, и луна, как раз в это мгновение выглянувшая из-за гребня джунглей, насмешливо и торжествующе взглянула ему прямо в лицо.

"О, она знала, что сразу победит… она и победила сразу! Человек медленно разжал руки и, если бы не металлическая петля, защелкнутая вокруг его пояса, рухнул бы в ров, откуда уже с готовностью высунулась длинная, маслянисто блеснувшая морда. Жадно приоткрылся глаз, жадно разинулась пасть… щелкнули зубы, схватив только бессонную глупую мошку, еще дальше выставилась из воды голова, зубы, чудилось, удлинились в два раза… разочарованно клацнули: добыча слишком высоко!

Крокодил нырнул, чтобы охладить свою алчность, и снова высунулся из воды, готовый к долгому, терпеливому ожиданию.

Василий висел, запрокинув голову, глядя в лунное, серебряное, опаловое око. Едва слышный металлический звон достигал его слуха — размеренный, мелодичный, холодный звон.

…Да, туземцы и не пытались скрыть свой трепет, едва удерживались, чтобы не пуститься наутек, зажав покрепче уши, лишь бы спастись от водопада звуков.

А он без труда догадался, что пела не какая-то неведомая сила, а сам бамбук. В его коленцах играл ветер, превращая эти заросли в десятки тысяч свирелей. Все просто… все величаво, все непостижимо! Нервы натянуты, как струны, и словно бы вибрируют в лад этой нечеловеческой музыке. И луна глядит ему в глаза.

Она испускала целые потоки света, осыпала серебром все вокруг. И это не луна смотрела ему в глаза… это была богиня… нет, женщина, похожая на белый призрачный цветок.

Так близко, так четко видел он ее лицо, словно оно было нарисовано перед ним на белом лунном диске: высокий лоб, и высокие скулы, и маленький, очень твердый подбородок, а на нем едва намеченный прочерк ямочки. Серебристые ресницы, опалово переливающиеся глаза. Она смотрела на него — в его жизни не было еще ничего чудеснее, чем этот взгляд; звала его, звала… на помощь! Звала на помощь — Варенька. Это Варенька зовет!

Ее лицо исчезло с небес: луна скользнула за башню, и Василий смог опустить окаменевшие веки.

Металлический звон… Это не бамбук. Это звенит его арсенал, звенит, поет, словно дудочка змеечарователя, и крокодил, высунувшийся изо рва чуть не до середины туловища, тупо, зачарованно поводит огромной головой, раз за разом все шире разевая пасть, усеянную пластинами кошмарных зубов.