Любовник богини - Елена Арсеньева

Василий больше не оглядывался — времени не было.

До темноты он должен был оказаться в Мертвом городе. Ничего, если даже придется в нем заночевать: с тем арсеналом ему не будут страшны ни шакалы, ни даже тигры. Тем более когда он отыщет чакру, этот чудесный по своей убийственной силе метательный круг. Ну а если очень повезет, он успеет уйти из Мертвого города до полуночи. Только надо спешить — и не оглядываться!

Даже если Василий и оглядывался бы, он все равно ничего бы не увидел позади: слишком плотной стеной стояли джунгли. А жаль, как жаль, что его взгляд не умел проницать пространство!

Он увидел бы избитого, чуть живого Нараяна, которого уже не держали ноги — да это и не нужно было, потому что его держали веревки, которыми он намертво был притянут к стволу дуба. На путы Бушуев и Реджинальд не пожалели своих рубах и теперь были слишком упоены победой над злодеем, чтобы ощущать, как жадно липнет тропическое солнце к их плечам, спинам и животам. Они были просто пьяны от удачи! И еще больше опьяняло их желание расправиться с коварным индусом как можно изощреннее. Пятьсот ударов тростью по пяткам казались Реджинальду хорошим началом. Бушуев очень кстати припомнил законы милого его сердцу Кашмира: пойманному в первый раз злодею отрубают правую руку, ну а попадется вторично, разрезают ему брюхо и, взвалив на верблюда, показывают народу на базаре; когда же умрет злодей, его труп подвешивают на веревке под мост, и хищные птицы, любительницы падали, могут расклевывать поганое мясо, сколько им заблагорассудится. Загвоздка состояла лишь в одном: ни трости (бить по пяткам), ни топора (руку злодею рубить), ни ножа (брюхо, ему вспарывать), ни верблюда (возить на нем Нараяна), ни веревки (чтобы привешивать), ни моста (привешивать к коему) у них не было. Не было также и зрителей, которым предстояло увидеть Нараяна со вспоротым нутром, лежащего на верблюде.

И не было Василия…

Его исчезновение повергло обоих несостоявшихся палачей в недолгий столбняк, из которого они вышли с готовым решением: если Василий решил в одиночку спасать жену, это его супружеское право. Однако отеческое право Бушуева — разыскивать и спасать свою дочь. Реджинальд клялся помотать — и сам собою, и силами Ост-Индской компании; кроме этого, стройные ряды добровольцев-бхилли маршировали в его воображении.

Непонятно было только, откуда начинать марш, а потому Бушуев и Реджинальд порешили воротиться в Беназир и первым делом просить помощи у своего общего друга магараджи Такура.

Судьба Нараяна их более не волновала, а потому они поспешно пустились в обратный путь, уповая, что к утру шакалы ничего не оставят от предателя.

Оба с наслаждением потоптались по святилищу Кангалиммы, причем Бушуев мужественно переносил боль в ногах… сказать правду, о на уменьшалась с каждой минутою; а потом, полюбовавшись валявшимся на земле факиром, мстительно сбили обоих оставшихся: стоящего на голове и изогнутого дугой. Вслед за этим они углубились в джунгли, скрылись за их зеленой стеной… а поскольку они не обладали способностью проницать взором стены, то не увидели, как полумертвый Нараян вдруг вскинул голову.

Его затуманенные глаза прояснились и устремились на солнце. У индуса был взор орла, который бестрепетно встретил огненный взор светила. Какое-то время Нараян и Сурья мерились взглядами, и вскоре черные матовые глаза приобрели цвет ярого пламени, а на губах Нараяна появилась предерзкая усмешка. Он глубоко вздохнул — и вдруг мощные мышцы, взбугрившиеся на его теле и внушавшие победившим индуса Реджинальду и Бушуеву законную гордость своею победою: вот, мол, какого богатыря они одолели! — вдруг эти твердокаменные мышцы опустились и ослабели. Нараян словно бы похудел на глазах и даже как бы стал меньше ростом.

И веревочные петли, предназначенные для того, чтобы сковать движения могучего тела, словно в удивлении, опали и сползли по стройному, худощавому стану Нараяна, который с облегчением потянулся и, отведя глаза от солнца, отошел от дерева — «словно бык, разорвав на себе путы, растоптав их, будто слон — лианы», как сказал бы поэт. Подобрал с травы свой тюрбан и обернул им голову, не забыв поднять и павлинье перо, валявшееся там же. Рядом обвилась вокруг травинки забытая голубая ленточка… и ни Бушуев, ни Реджинальд, ни, разумеется, Василий не могли видеть, как Нараян на мгновение прижал ее к губам.

2. Ожерелье Кангалиммы

Он нагрузился в Мертвом городе так, что едва мог идти. Ножи, кинжалы, две сабли, вагхнак, табар с блестящим лезвием. И чакру отыскал. Она была прилажена, как и следует быть, к чалме: железный обруч вроде козырька, такой остро отточенный, что Василию чудилось, самый воздух вокруг него распадается, разрезанный на куски. К своему изумлению, он нашел не только древнее кремневое ружье кайдук с треногою (взял бы с собою на всякий случай, да слишком было тяжело), но даже фугетту, на которую долго смотрел, глазам своим не веря.

В самом деле, было о чем подумать! Англичане вроде как уверены, что фугетту именно они дали индусам, — во всяком случае, она была на вооружении у сипаев и в других войсках, служивших у англичан. Однако как эта взрывающаяся штука, начиненная порохом, которая, будучи подожжена и брошена в неприятеля, летит, калеча и убивая, наводя страх, — как эта штука попала в город, который мертв уже более трехсот лет? Наверное, это все же португальское оружие — даже не французское, а именно португальское, и лежит оно именно с тех пор, как португальцы еще в XIII веке появились в Индостане. Да, умоется Реджинальд, когда Василий ему расскажет: так, мол, и так… Жаль, что нельзя взять с собою фугетту: порох отсырел, превратился в камень.

Да и бог с ним. Оружие хорошее, только очень шумное.

А Василий должен прийти тихо…

Впрочем, идти тихо не удавалось: вся его амуниция грохотала так, что дал бы деру даже бенгальский тигр-людоед. Поэтому Василий не опасался никакого нападения, когда шел сквозь ночные джунгли. Тигры не тигры, но шакалы преследовали его всю дорогу немаленькой стаей, раздирая уши своим воплем, диким хохотом и лаем. Дерзость уживалась в них с трусостью, и, хотя их было вполне достаточно, чтобы поужинать Василием, ни один шакал не осмелился подойти ближе чем на несколько шагов. Достаточно было приостановиться и привести в лязганье весь навьюченный арсенал, как стая с невообразимым визгом отбегала прочь, а потом и вовсе отвязалась — отстала, так что теперь, когда Василий приостанавливался перевести дух, он слышал только ночные шорохи джунглей.

Тихо и глухо было всюду; все спало кругом, на земле и над головой. Порою тяжелый, мерный звук шагов бессонного слона глухо раздавался в тиши, словно удары молота по наковальне в подземной кузнице. По временам разносились странные голоса и звуки, будто кто-то воет меж дерев. «Может, леший тутошний?» — бледно усмехнулся Василий и на всякий случай перекрестился надетой на правую руку латунной рукавицей со смертоносной саблей-хандой, лязгнув при этом щитом, прикрывающим спину, и почему-то вспомнив разговор, который они с Варенькою вели о родстве санскрита с русским языком. Выходит, не только с русским! Ханда — это рукавица, надетая на руку, а по-английски и, кажется, по-немецки хэнд, hand — и есть рука! Едва ли это простое совпадение. Надо будет сказать об этом Вареньке, когда он отыщет ее…