Причуды моей памяти - Даниил Гранин

Но некий майор Батургин явился к князю Голицыну Александру Николаевичу и сообщил, что его преследует давно сон, как Петр съезжает со скалы и скачет на Каменный остров ко дворцу, вызывает императора Александра, говорит ему, что «покуда я на месте, моему городу нечего опасаться». Голицын, известный сновидец, передал все это государю, и статую оставили в покое.

Что сообщают сны, мы не знаем. Есть вещие, есть сны-открытия, бывают всякие, что-то они означают. В прежние времена их смысл толковали куда лучше, чем ныне, у людей было сильнее чувствование, они верили себе, своему подсознанию.

В школе:

— Если Пушкин — наше все, то зачем мы проходим Толстого?

В памяти остаются не наказания, а помилования, не месть, а прощение. О генерале Франко нам в Испании рассказывали, что вместе с республиканцами он похоронил своих франкистов, всем был поставлен общий крест. Вот и нам бы — и белогвардейцам, и красноармейцам совместный крест примирения.

— Послушай, Христос-то, оказывается, был еврей? Чего же мы так на евреев кидаемся? Их уважать можно за то, что подарили нам Христа. А то, что распяли его, так это положено, пророков распинает свое отечество, не чужое. Достоевского к смерти приговорили, потом на каторгу. Сахарова уничтожали, сослали мы сами. Французы Жанну д'Арк на костре сожгли. Президента Линкольна, который рабство отменил, убили, царя Александра II, который крепостное право отменил, назвали Освободителем и убили. Все делали свои же.

— Легче было выиграть войну и спасти социализм, чем избавиться от него, — уверял меня мой друг Булыжкин. А он прошел всю войну и знал, что это такое.

Я согласился с ним. И подумал о том, что у нас нет ни истории войны, ни послевоенной жизни, ни вообще истории СССР. Мы проиграли «холодную войну», но позорно ли это поражение? Сомневаюсь. Все эти переживания не попали и вряд ли попадут в Историю.

— Быть свободным, чтобы выбрать себе хозяина?

— Курс лекций по Sex'y он не посещал и схватил двойку. Не мог ответить на простейшие вопросы. А слыл Дон Жуаном.

«Любовь требует времени, а его нет», — обычное возражение мужчин, а теперь и женщин. Жизнь ускоряется.

Одна французская проститутка сказала нам:

— Это вы, русские, придумали любовь, чтобы не платить за нее денег.

Мебель у него югославская, аппаратура— японская, вина — французские, обувь — итальянская, унитаз и вся сантехника — чешские, машина BMW — немецкая, он считает, что нет в нем национальной ограниченности. Хочется иметь что-то отечественное, а что, не знает.

— Десять раз мы писали в этот журнал, а ответа не было.

— А нам ответили. Но лучше бы не отвечали

— Почему?

— Через семь месяцев пришел ответ, начинался он так: «Спешим ответить…».

Жизнь прекрасна,Что удивительно.

   (Не Маяковский)

Гололедица, но из труб течет вода. Полощут белье на Литейном. Питаются травой, первыми листочками, щиплют, как козы. В квартире, куда я пришел, учительница литературы рассказывает, что «согреваются прозой». Лучше всего горят романы. Все жильцы, женщины, собрались вокруг буржуйки, закутаны в одеялах. Маленькие улыбки иногда появляются на лицах, пробиваются, как трещины.

Футбол после войны был для всех ленинградцев единением. И общением. Люди вышли из своих убежищ, из одиночества. Стадион «Динамо» был переполнен.

Одиночество чем тяжело — помогать некому.

Наше историческое прошлое все время в ремонте, в лесах.

Он предпочитал быть там, где дают ордена, а не там, где их заслуживают.

«Талант — это в юности хорошо, а в наши годы нужен чин», — сказал мне заведующий отделом культуры в Архангельске.

Будучи в Гарварде, я попросил кого-то из дирекции Университета устроить мне свидание с Питиримом Сорокиным. Что я знал о нем? Да, в сущности, лишь то, что его раскритиковал Ленин, что его выслали из России в 1922 году на знаменитом «профессорском пароходе». Здесь, в США, говорили о нем с восхищением, он стал одним из создателей социологии, науки, которую у нас, тогда в 60-е годы, терпеть не могли.

Жил он в Гарварде в своем доме. Принял меня в большой гостиной, высоченный потолок, на стене длинная картина «Москва», кажется, Добужинского. И сам Питирим был тоже вытянутый, узкая симпатично-приветливая физиономия много думающего человека, готового сообщить вам, ответить, поделиться… Рассказал мне, что из его деревни вышел еще один, может, известный мне человек — скульптор Эрзья. Что сам Питирим обучал детей нескольких президентов США. Разговор проходил беспорядочно, я не сумел использовать полученное время. Его занимала проблема альтруизма, то чем у нас не занимались. Если бы… На прощание он подарил мне оттиски своих последних статей с автографами.

Живя, работая в таком успешном центре Западной цивилизации, он увидел, как она деградирует, как уменьшает божественное в человеке.

Позже я читал материалы наших конференций, посвященных Питириму Сорокину. Там звучали его мотивы катастрофичности жизни. Сомнения Сорокина в могуществе человеческого разума.

Из нашего разговора я мало что запомнил. Записать не удосужился, еще раз упустил подарок судьбы.

Покидая Париж, Петр Великий сказал, что хорош город, но воняет. Известно, что во времена Людовика XIV даже во дворце царило зловоние, которое старались заглушить духами. Король духами опрыскивал себя, и придворные делали то же.

Однако замечание Петра вспомнилось мне, когда Вадим Валентинович Знаменов, директор Петергофского заповедника, показал мне в Монплезире туалет. Оказывается, Петр сделал его смывным. В России это была новинка. Возможно, нечто подобное он видел в Голландии. Так что Монплезир, где Петр любил бывать, был избавлен от вони. Может, оттого Париж разочаровал его вонью?

Петровский туалет Знаменов восстановил, так же как и дворцовую кухню и прочие подробности бытовой придворной жизни. Это придало музею особый интерес. Потому как кроме парадных зал, мебели, картин и прочих красот появилось представление, как тут люди проживали в XVIII веке. Мылись, стриглись, что носили, ели, страдали от блох…

Он неплохо говорил по-русски — наследство, которое он получил от своих дедушек и бабушек, эмигрантов.

— Слишком много я не понимаю у тебя. Ежедневно не понимаю. Неделю в Москве и уже четыре дня в Ленинграде. Почему такие длинные очереди везде? Люди стоят, не работают.

— В очередях люди общаются, у вас клубы по интересам, у нас очереди тоже по интересам. Например, стоят за капустой. Обсуждают, как ее готовить, солить, где купить подешевле.

Ужас, сколько у него накопилось вопросов. Многие мне даже в голову не приходили.

— Почему у вас дети так долго живут с родителями? Почему у вас не продают экологически чистых продуктов? Почему у вас так много талантливых инженеров и такие плохие приборы? Почему я много раз давал в такси на чай, а они мне не говорили «спасибо»? И в магазине не говорят «спасибо», если я покупаю. В ресторанах мне никто не улыбался, они не хотят, чтобы я пришел? Почему у вас рабочий класс его величество, а ученые — не величество? Почему всем надо иметь паспорт? Почему у вас не продают американских книг? Почему в таких красивых домах так плохо на лестницах и еще темно? Почему нет совсем консьержей?

В докладе на президиуме Академии наук секретарь ЦК КПСС Л. Ильичев подчеркнул, что «кибернетика вправе рассматривать человеческий мозг как систему для переработки информации, но необходим при этом комплексный союз с диалектическим материализмом, иначе мы будем отставать».

Дурак действует так, что его образ действий можно предсказать довольно точно.

У чиновников наших накопился свой фольклор:

— Чем меньше ты нужен, тем быстрее тебя выдвинут.

— Даже среди твоих однокашников может оказаться твой будущий начальник, причем не обязательно из первых учеников.

— Если у тебя все идет хорошо, не беспокойся, это не надолго.

— Если у тебя все в порядке, значит, ты плохо информирован.

— Начальник редко любит своего начальника, он любит начальника своего начальника.

— Если начальник посредственность, ему приходится искать себе заместителя еще бездарнее.

— Прибор должен работать не в принципе, а в кожухе!

— Истинно счастлив тот, кто сознает, что то, что у него есть, и есть все то, что ему надо (Л. Н. Толстой).

Бывает, держится, держится человек, не сдается, терпит и вдруг ломается. Есть усталость металла, есть, оказывается, усталость души.