Верь мне - Елена Тодорова

Блокирую эти разрушительные мысли на старте.

Не хочу в это верить. Не хочу!

– Врешь, – сиплю убито.

Зло и отчаянно жду подтверждения.

– Нет… Не вру… – скулит Соня, размазывая по щекам слезы. – Возьми вот… – телефон мне свой тычет. – Почитай…

У меня под ребрами с такой силой выкручивает, что хочется заорать. Раскинуться в этом крике на таких децибелах, чтобы уже разлететься, мать вашу, на рваные лохмы и, наконец, каждой своей проклятой клеткой подохнуть.

Тошнота подпирает горло, когда вижу первые строки переписки.

Тимофей Илларионович: Александр ничего не говорил по поводу «Южного региона»? Тут, наверху, такие слухи прошли, что скоро его выставят на аукцион.

Сонечка Солнышко: Он сказал, что хочет его купить. Думаю, вся «пятерка» будет в доле. Больше ничего не знаю.

И у меня, блядь, все обрывается.

Вдыхаю, словно в приступе астмы. И выдыхаю так же. Перед глазами рябь идет. Не знаю, как удерживаюсь на ногах, так убойно шатает. Пячусь, не видя перед собой Соню. Тупо стена передо мной. Полная слепота. И дыхание амплитудой берет на бурю.

Вдох-выдох… Вдох-выдох… Вдох-выдох…

Даже не пытаюсь больше говорить. Развернувшись, ловлю приход сумасшедшего головокружения. Но это не останавливает. Иду на выход, расталкивая воздух пылающим в адском огне телом.

Не верю… Не верю… Не верю!

«Ты мне нужна…»

«И ты мне нужен…»

Нужен… Зачем?..

Ведь она так ни разу и не сказала, что любит… Она не сказала…

[1] Оселедец – длинный чуб, оставляемый на лысой голове.

31

Я всегда буду за тебя.

© Людмила Георгиева

Мне несвойственна нерешительность. Но перед дверью в квартиру сына, сжимая вспотевшими ладонями ключи, я все же ненадолго притормаживаю. Давно у него не появлялась. Оттягивала этот визит, до последнего не желая принимать реальность, с которой, уже понимала, здесь неизбежно столкнусь.

Наверное, каждой матери знакомы чувства страха, растерянности и полной беспомощности, когда она замечает в своем ребенке первые тревожные изменения и из-за отсутствия возможности решения проблемы какое-то время пытается это игнорировать. Ищет ресурс в себе, до того как придется столкнуться с полным осознанием, чтобы не впасть в тот ужасный миг в позорную истерику, а сразу же начать действовать.

У моего сына симптоматика не наркомании, не алкоголизма, не неизлечимой болезни, не какой-то психопатии или маниакальной жестокости. Но то, что я считываю из его действий, несет для него настоящую смертельную опасность.

Вставляю ключ, проворачиваю замок и вхожу в квартиру. Замирая у порога, по привычке окидываю помещение внимательным взглядом, не упуская ни одной детали.

Знаю, что Саша отказался от услуг клининга. Знаю, что с момента разрыва с Богдановой не впускал в свое жилище никого. Знаю, что сам, если не считать рабочие часы в офисе компании, проводит здесь большую часть оставшегося времени.

Мне трудно представить сына с тряпкой, но, тем не менее, квартира выглядит чистой. Даже если с напольным покрытием справляется робот, то остальные поверхности нужно кому-нибудь протирать вручную.

Неужели он делает это самостоятельно? С какой целью? Лишь бы только никого постороннего здесь не было?

Стараюсь не думать о том, что, вторгаясь в его мир, нарушаю что-то незыблемое, важное и, возможно, даже священное. В моих действиях относительно сына никогда не было желания как-либо навредить. Я не стремлюсь нарушить его душевный покой. Хочу лишь разобраться. И при необходимости предотвратить катастрофу.

Время пришло. Дальше тянуть некуда.

Протяжный вздох. Пересекаю гостиную. Бросаю сумку на диван. Подхожу к столу, за которым сын работает дома. Ящик за ящиком исследую… Папка за папкой… Лист за листом… Фотография за фотографией… Заметки, в которых я узнаю почерк сына… Сердечный ритм набирает трагических оборотов. В груди зреет тяжесть. Черепную коробку распирает. Виски разрывает пульсирующей болью. Глаза обжигает. Уши забивает гулом.

Еще несколько документов… Дрожащими пальцами вожу по строчкам, когда фокусировка зрения начинает подводить… Со стоном падаю на пол. Начинаю задыхаться. Зажимаю ладонью рот. Крик сдержать удается. Лишь сдавленное мычание нарушает тишину. Тело сотрясается. Я с трудом справляюсь с собой.

«Не наиграется. Это не похоже на баловство во власть. Александр развязал войну. Каждое его решение и действие выверены. Он постепенно отсекает всех этих мразей от кормушки и методично наращивает массу для главного сражения…»

Тимофей был прав… Господи, он был прав… Саша… Мой любимый единственный сын! Мой сыночек! Мой! Он уже в режиме войны!

Господи… Господи… Он не понимает, во что ввязался… Он не понимает!

Сжимаю пальцы на щеках крепче. В мышцах возникает боль, но мне плевать на нее. Зажмуриваясь, я медленно распадаюсь на куски.

Господи, Саша делает это из-за нее… Из-за этой проклятой девчонки…

Господи, он не остановится… Боже мой, он ведь, судя по материалам, которые я сейчас нашла, знает все!

Господи…

Перед мысленным взором до сих пор стоит то, как сын смотрел на меня в гостинице. Это было не просто презрение. Он зол и полностью разочарован. Дело не только в Полторацком. Подозреваю, что будь вопрос лишь в одной этой связи, он бы не сунулся. Эта девчонка… Из-за нее все… Из-за нее!

Жизнь не баловала меня. Я никогда не ходила в ее любимчиках, как полагают многие, наблюдая за мной со стороны. Испытания начались еще в годы начальной школы – с похищения конкурентами отца. После измывательств, которым я подверглась до того, как папа выполнил их требования, шрамы на теле остаются по сей день. Про влияние на психику и говорить нечего. Все подумали, что я хорошо справилась. Я же предпочла просто забыть, насколько это возможно. Следующим жестоким ударом судьбы стало предательство близкого человека и изнасилование, после которого мне пришлось сделать аборт. Это уже была старшая школа. А в университете мне вдруг показалось, что счастье, наконец, вспомнило обо мне и осветило мой мир подобно солнцу – я влюбилась. Однако отношения между студенткой и преподавателем не только администрация ВУЗа считала недопустимыми, но и мой успешный отец. Нас разлучили. Давление было оказано прежде всего на меня. Грозившие Тимофею проблемы испугали, и я сказала ему, что влюбилась в другого. Вскоре по совету отца вышла замуж. Первые годы мне казалось, что я действительно полюбила Игнатия. Было несколько неудачных беременностей, которые срывались на маленьких сроках, но мне все же удалось забеременеть и родить сына. Наконец-то я снова была счастлива. И снова недолго. Известие об измене мужа оглушило