Голод - Нурдквист Лина

Мы почти постоянно умираем, но это не имеет значения, потому что мы почти никогда не умираем совсем. Только один раз. Всего за несколько секунд бьющееся сердце превращается в неподвижный комок мяса, холодеющий в застывшем теле. Но земля вращалась дальше, не подождав ни секунды, пока я переведу дух. Вокруг меня продолжали щебетать птицы, день клонился к вечеру.

Когда я слезла с вышки, уже начало темнеть. Трава в лесу сверкала от заморозков. Неподалеку отсюда его лучшее грибное место. Лоб у него был прохладный, как мои пальцы. Должно быть, у меня в носках дыра на пятке, потому что я ощущала ступней холод от земли. Снежинка приземлилась ему на бровь и растаяла. Потом еще одна. Достигнув цели, они будут уничтожены – растают, коснувшись земли, ибо она слишком теплая, чтобы они могли на ней жить.

Но несколько из них остались целыми. Волосы Руара стали белыми на белом, покрывшись кристаллами. Я попятилась от этого места, пошла прочь, оставив его природе. Мороз смягчился, мне стало почти что тепло. Он не забирался под одежду, не холодил кожу, а лишь ложился на лицо прохладной рукой. Белые снежинки покрывали землю. Скоро покажется, что никто из нас не проходил там. Солнце покраснело и упало, на несколько кратких мгновений горизонт выровнялся и пропал. Всем телом я ощущала, что иду в сторону дома.

Свет из окна мягко ложился на сад. Как будто бы ничего не произошло.

В этот вечер он к ужину не явился.

– Он что, ушел в лес? – спросила Бриккен.

– Я его не видела, – ответила я.

Никто его не видел, в этом я была уверена.

– Хотя нет, – проговорила я. – Как раз напекла булочки и дала ему пару штук, он положил их в сумку и ушел. Куда – не знаю.

Бриккен тут же взялась за телефон. Она догадалась, куда он отправился, его искали с собаками не более десяти минут, и обнаружили тело. Смерть как дождь – так, кажется, сказал однажды Руар. Он может быть холодным или теплым, это заранее не знаешь. Но вечно избегать его не получится.

Долгая ночь. Его след на наших телах, на нашей одежде и в моем сердце. Мебель отвернулась, отведя глаза, и нашептывая обо мне. Никогда раньше он не умирал. А вот теперь… Дом с зеленым креслом. Вышка в лесу. Все быстро разгаданные кроссворды. Его место на земле, так он обычно говорил. Больше не его. Просто место. Возможно, мое. Запахи, фланелевые рубашки и роллатор остались, он никогда им не пользовался. Но его нет.

Я вижу, как Бриккен думает о нем, сидя напротив меня с остывшей чашкой кофе. На столе высится гора крошек. Муха, жужжавшая на окне, сдалась – тихо лежит на спине, задрав лапки.

– Когда вы познакомились? – спрашиваю я.

– Мы всегда были вместе, – отвечает Бриккен. Вероятно, она и сама в это верит.

Больше я ничего не говорю. Часы тикают, иногда позвякивают, но в целом в доме царит тишина и пустота. Я помогаю ей лечь – она говорит, что сегодня хочет спать в своей постели. Ее плечо костлявое под моей рукой. Тонкое и узловатое, никаких неожиданностей.

Унни

Любовь

Никто не может стать другим. Только иногда. Я увидела это в тот день, когда она откинула волосы с лица, помогая мне с мытьем полов и стиркой. Ты вел подсчеты на зиму, я пекла бисквит, мы вместе прибирались. В доме было по-утреннему сыро, она дотерла пол щеткой, вид у нее был немного сонный, от нее пахло разгоряченным женским телом. Небо за окном. Одежда, развешанная на просушку над плитой.

– Присмотришь за пирогом, Бриккен, пока я схожу в сарай за дровами?

Она улыбнулась, подняв на меня глаза, и кивнула.

– Конечно, матушка. Я даже готова присесть на стул и целиком сосредоточиться на пироге.

Мы рассмеялись. На виске у нее повисли крошечные бисеринки пота. Живот Бриккен начал опускаться – скоро их ребенок захочет выйти на свет. Внутри нее лежал, обняв самого себя за плечи, пока еще невидимый человечек. Всего через несколько дней или недель жизнь снова изменится. Мои руки будут гладить мягкий пушок на детской головке. В саду скоро побегут ко мне маленькие босые ножки. Мне опять придется дуть на синяки и заклеивать пластырем царапины.

На двери за ее спиной отслоилась краска. Тонкие синие полоски упали на пол. По ее лицу я видела, о чем она думала, глядя на них – что она обязательно перекрасит эту дверь, как только выпадет возможность. Она напоминала мне меня. У нее были такие же контуры губ, как когда-то у меня, когда я, еще живя у целительницы, рассматривала себя в зеркале, мои ключицы под ладонями Армуда, когда мы только что въехали сюда, мои ноздри, которые дрожали от тяжести ребенка во чреве, как дрожали у нее сейчас. Ее лицо по форме напоминало сердечко – высокие широкие скулы и узенький подбородок. Она провела одной рукой по пояснице, и я увидела более юную копию себя в ее одежде.

– Иди. Я останусь и присмотрю за пирогом. Иди, матушка.

Я улыбнулась, внутри все потеплело. Мне нравилось, когда она называла меня матушкой. Потом она снова помассировала себе поясницу, поднялась на ноги и отбросила локоны со лба.

Самого неожиданного я все же не ожидала. Женщина в моей кухне была рослая, кожа у нее блестела, как когда-то у Армуда. Она распространяла вокруг себя свет.

Среди стволов остались те, кого нет с нами.

Армуда нет, одна дочь умерла, другая пропала. Время смазало ее черты, но вот она стоит передо мной. У меня сдавило горло – слезы или я сейчас задохнусь? Там, где ее пальцы откинули волосы, я увидела странный знак неровной формы и изогнутую белую черту – давний шрам у основания волос. Полукруглый и блестящий, почти как новолуние.

Отметка землевладельца.

Звездочка моя.

Украденный котенок.

Малышка. Брита Элиса, моя маленькая Бриккен. Мое тело и Армуда. Единственная девочка в деревне с такими невероятными веснушками.

Светлый воздух июля превратился в черную дыру. Внутри меня открылась щель над черной пропастью – куда глубже, чем все, что случалось со мной раньше. Малышка. Ее живот уже округлился от вашего ребенка. Я же ощущала в животе расплавленный свинец, меня трясло и знобило, мне хотелось упасть на землю, царапать когтями доски пола – казалось, меня сейчас вырвет, я буду стонать и вхлипывать, изрыгая из себя желчь. Ничего такого я не сделала. Просто перестала дышать, сжав всю себя в крепкий узел и судорожно вцепившись в него. Она не заметила, как я умерла. Я должна уйти, должна подняться, выйти из дома, вдохнуть воздуху. Схватив корзину для дров, я поплелась к двери.

«Теперь мы все утонем».

Так я подумала.

Как раз в тот момент, когда я отпустила дверь и она стала закрываться, мой взгляд упал на тебя, Руар. Щели, которая образовалась во мне, в тебе не было. Ты не видел у нее на лбу звезды и месяца, расплавленный свинец не изводил тебя изнутри. Ты видел только Бриккен. Твои глаза блестели, когда ты следил за ее движениями, когда она выпрямилась над тазом для стирки и положила руки на живот. Она посмотрела на тебя, а ты улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ – губами, которые я получила от матери и много лет назад передала ей. Над ее глазами изогнулись брови Армуда – эти заботливые глаза, сиявшие мне навстречу над скулами, покрытыми веснушками.

Дверь не захлопнулась за мной, а осторожно примкнула к косяку. Вы разговаривали между собой там, внутри, а я вцепилась в свою корзину для дров, стоя на крыльце, ища выхода, ловя ртом воздух. Вдохнула кислорода и почувствовала, как глубь леса зовет меня. Дыра в заборе была такого размера, что я могла протиснуться через нее и пойти дальше к вышке. Сколько раз мои дети убегали через эту дыру в заборе.

Звездочка моя.

Я помнила ее смех, улетающий к небесам, помнила ее тельце в руках землевладельца, когда он ударил ее головой о забор. Помню утренний ветерок и ее тяжесть на моих руках, когда я унесла ее прочь из дома. Помню, как сидела у дороги, пытаясь удержать руками свои трясущиеся колени, когда оставила ее. Мою Малышку. Как тревожилась за нее, как тосковала по ней. Как я мечтала, чтобы она вернулась ко мне! Стоя одна во дворе, я смотрела на небо, ища глазами свои звезды, но был день, и они прятались от меня.