Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– Он круглый сирота, на его глазах убили отца. Тетя Эстер заменила ему мать. Джон, наверное, и плакать не умеет… – хмуро подумала Адель, – я никогда не видела у него слез. Хватит о нем думать, все закончилось, как с Вахидом… – старый опель, проехав мимо оперы, остановился у входа в гостиницу. Адель заметила венгерские номера:

– Еще одни беженцы. Надо разобраться с арией Леоноры, я никогда не пела «Фиделио» … – вернувшись на кровать, девушка погрузилась в ноты.

При переходе границы господину Ритбергу фон Теттау повезло.

Пытаясь сдержать толпу беженцев, осаждавших заставу в Шопроне, венгры пропускали граждан западных стран без очереди. Листая документы княжества Лихтенштейн, офицер не обратил внимания на местные номера подержанного опеля.

Машину Феникс достал в Будапеште. Он, с размаху, кинул единственный саквояж на гостиничную кровать:

– Попросту реквизировал, как выражался Дудаш. Я не стал тратить пули на шофера… – притворившись раненым, дождавшись проезжающего автомобиля, Феникс ударил венгра, за рулем, рукоятью пистолета в висок.

Багаж раскрылся. На шелковое покрывало вывалился клубок перепутанных золотых цепочек, часов и колец.

– У Дудаша этого добра было хоть горстями черпай, что я и сделал. Золото всегда пригодится. Тем более, мне надо найти Цецилию… – на австрийской территории Феникс заехал в сонный городок Айзенштадт. С тамошнего почтового отделения он позвонил на виллу и в пригород Цюриха, в школу Адольфа. Охранники уверили его, что дома все в порядке. Племянник удивился звонку:

– Все отлично, дядя Макс, – рассмеялся мальчик, – я иду на корты… – Адольф, как и его мать, преуспевал в теннисе. Феникс пообещал племяннику, что скоро привезет подарки:

– Я в деловой поездке, милый, – ласково сказал он, – я навещу тебя, по дороге домой… – он слушал короткие гудки, в трубке:

– Я, все равно, не могу позвонить Вальтеру, – напомнил себе Феникс, – междугородняя связь работает только по Европе… – Рауфф и Доктор, партайгеноссе Шуман, находились в Египте, в тренировочном лагере боевиков. После работы в Сирии Шуман попытался вернуться в бывший рейх:

– Совершенно пустая затея, – недовольно подумал Феникс, – на его имя выписан ордер об аресте… – Шуман даже пользовался своим подлинным паспортом, впрочем, недолго. Доктору пришлось покинуть Германию, спасаясь от неминуемого заключения:

– Я велел ему оставаться под покровительством наших друзей, и носа не совать в Европу… – Феникс вернул трубку на рычаг, – Ближний Восток и Африка нам очень интересны…

В Айзенштадте он обзавелся приличным костюмом и пальто, выбросив непоправимо испорченную в Будапеште одежду. Растершись пышным полотенцем, он вытащил из саквояжа новый флакон кельнской воды:

– Я пропах нечистотами, ползая по канализационным трубам, но визит в Баден помог… – Феникс заехал в курортный городок, под Веной. Поплавав в бассейне с целебной водой, он отдал себя в руки массажиста с парикмахером:

– Теперь я напоминаю фото в своем паспорте, преуспевающего дельца, а не оборванца с отросшей бородой… – похлопав себя по щекам, он сверился с часами:

– Поздний завтрак, и надо начинать работу. Проклятая доктор Горовиц мертва, но ее муж выжил, я видел его в тоннелях. Его спасали из подвальной тюрьмы, он может знать, где Цецилия… – Феникс положил во внутренний карман пиджака маленький браунинг. Он колебался, пока не решив судьбу еврея:

– С одной стороны, он больше не нужен. Я знаю, где живет Фредерика, он мне только помешает. Но Вена не Будапешт, здесь все спокойно. Нельзя рисковать убийством, под носом у полиции… – отодвинув занавеску, Феникс взглянул на здание оперы:

– Папа возил, нас в Австрию до аншлюса, в тридцать четвертом году. К тому времени Генрих успел предать рейх, мерзавец. Он разыгрывал сторонника фюрера, работая на британцев… – Генрих и Эмма пропадали на городских музеях, Отто ходил на университетские лекции. Максимилиан сидел на галерке, в опере:

– Папа взял ложу, но я не хотел его смущать. Он ухаживал за какой-то местной аристократкой. Было бы неловко болтаться рядом… – кроме оперы и симфонических концертов, Макс заглядывал на выставки дегенеративных, как говорили в Германии, художников, и ужинал в прокуренных кафе, где играл джаз:

– Там я увидел картины Шиле, – Феникс закрыл глаза, – я помню галерею. Я и сейчас могу найти туда дорогу… – девушка на холсте Шиле напоминала Цецилию:

– Я ее отыщу… – пообещал себе Феникс, – это мой долг. Я вырву ее, у русских… – он успел проверить остатки взорванного отрядом доктора Горовиц, подвального этажа тюрьмы. Никаких следов Цецилии он не обнаружил:

– Значит, надо добраться к доктору Судакову, чем я и займусь… – сверкающий позолотой лифт звякнул, остановившись в вестибюле. Вдохнув аромат кофе, Феникс ступил на персидский ковер:

– Фрейлейн Майер, – донеслось из-за колонны светлого мрамора, – расскажите о зверствах русских, в Будапеште… – в зеркале над головой Феникс отлично видел малышку Рауффа:

– Вальтер показывал мне фото, с виллы… – Фениксу понравились каштановые волосы и глаза цвета корицы. Девушка сидела на краю атласного дивана, скрестив стройные щиколотки:

– Фигура у нее тоже отличная, но она мне нужна не для этого… – устроившись в кресле, подхватив выброшенную газету, Феникс закрылся спортивными страницами. Встреча с евреем откладывалась:

– Сначала я послушаю, что скажет фрейлейн Майер. Потом у нас состоится приватное свидание… – позвонив, он велел мальчику принести кофе, со знаменитым тортом.

Меир хорошо помнил руки матери, умершей, когда мальчику было шесть лет.

До замужества Этель трудилась швеей, на фабрике в Нижнем Манхэттене. Вскладчину с другими девушками мать снимала квартирку, рядом с производством. В двух спальнях жили восемь недавних иммигранток, из черты оседлости. Швеи работали в две смены:

– Тогда на фабриках еще был десятичасовой рабочий день, – он сидел у кровати шурина, – за ночную смену не полагалась дополнительная плата. Мама начала профсоюзную карьеру с забастовки, с требованием повысить расценки работницам… – несмотря на десять часов, проведенных за швейными машинками, девушки успевали развлекаться. Этель пела детям веселые куплеты, из оперетт на идиш. Мать возила их на Нижний Ист-Сайд, где давали представления знаменитые еврейские актеры.

Даже после замужества, переехав в квартиру Горовицей, у Центрального Парка, Этель не оставила шитья. В рабочей комнате мерно стрекотала машинка. Обрезки шелка и бархата усеивали дубовые половицы, красивый голос матери пел:

– Rozhinkes mit mandlen

Slof-zhe, Yidele, shlof….

Доев имбирное печенье, Меир задремывал, свернувшись клубочком, рядом с кубиками и машинками. Шестилетняя Эстер возилась с деревянными куклами, наряжая их в сшитые матерью наряды:

– Мне было года три. Закончилась война, папа вернулся из Франции. Аарон пошел в школу, Эстер последний год оставалась дома. Когда я засыпал, мама несла меня в детскую… – он сонно прижимался к теплому плечу, бормоча что-то на идиш. Этель всегда говорила с детьми на родном языке:

– Или по-польски… – подумал Меир, – она хотела, чтобы мы знали не только английский… – светлые волосы падали на плечи матери, она наклонялась над постелью:

– Спи, мой хороший мальчик, спи… – исколотые иголкой пальцы гладили его по щеке, Меир находил губами ее ладонь:

– Я люблю тебя, мамочка…

Руки сестры, аккуратно сложенные на груди, напомнили Меиру о руках матери. Он не знал, сколько времени провел в морге. Его никто не торопил. После разговора с Авраамом и Шмуэлем Марта с Джоном уехали в британское посольство:

– Теперь все ясно, – Марта поежилась от прохладного ветерка, – в Вене нам больше делать нечего. Ни о чем не волнуйся… – она коснулась руки Меира, – побудь с Авраамом и мальчиком. Мы с Джоном свяжемся с Иерусалимом… – в Вену приходил транспортный самолет израильской армии. Меир взглянул на зеленые, мокрые от дождя газоны:

– Генрик с Аделью полетят с нами, на похороны, а Монах и Цила останутся здесь. Они выздоравливают, беспокоиться не о чем… – Марта запретила ему допрос шурина: