Significant Digits - Значащие цифры - Alexander D

свою очередь, оставался тихим и мрачным. Он не смотрел на Гермиону – возможно, знал, что та могла их слышать. Он лишь кивнул МакГонагалл и продолжил работу. Наконец, он положил свою руку в особой перчатке на грудь девочки перед ним. В перчатке был спрятан Камень, почти полностью скрытый в специально созданных Расширяющих чарах на ладони. Последняя предосторожность, если не дадут результатов ловушки Аластора в коридоре на входе, жёсткие ограничения на тех, кто был допущен внутрь, и тот факт, что все пациенты были оглушены или спали. Гарри должен был прикоснуться к каждому человеку, демонстрируя им самый ценный и могущественный артефакт во всём мире. Лучшее решение дилеммы, какое они смогли придумать. Конечно, не идеальное: сейчас они исцеляли дюжину людей в день, но Гарри хотел увеличить число на порядок, так что скоро понадобится новое. Даже мысль об этом утомляла Гермиону.

Через некоторое время директор ушла. Гермиона попыталась выбросить случившееся из головы и крикнула:

– Гарри.

Без лишних слов мальчик со шрамом в форме молнии встал со скамьи и подошёл к Гермионе. Он положил руку на грудь её пациента.

– Что хотела директор? – спросила она, не меняя голоса.

Гарри даже не моргнул и, не отвлекаясь от пациента, ответил:

– Просто кое-какие вопросы насчёт расписания для Научной Программы. Она волнуется, что первые несколько лет выпускники не получат подобающего образования из-за перехода от стандартного учебного курса Хогвартса к нашему новому, не проверенному. И она снова высказала мне за ту идею с Факультетами.

Гарри рассматривал идею разделения учеников на новые группы в рамках Научной Программы, чтобы создать новые лояльности и разрушить старые скверные шаблоны. Он говорил, что важно иметь правильных героев, и предложил Факультеты Талейрана, Ньютона и… двух других. Гермиона безуспешно попыталась вспомнить, каких других маглов он предлагал. Это было неважно. Гарри буквально был единственным из всех на совещаниях по планированию Программы, кто считал это хорошей идеей. На самом деле МакГонагалл была откровенно обижена. Гермиона объяснила своё несогласие на такое усложнение цитатой Джона Галла: «Новые системы подразумевают новые проблемы» (Общая Систематика[122], страница 29, автоматически подставил её мозг).

Она не хотела каких-то новых сложностей. Её жизнь и так стала одной большой сложностью, острой, словно стрела пронзившая сердце.

– Ладно, – сказала она, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Думаю, я закончила на сегодня. Пойду в библиотеку.

– Постарайся отдохнуть, – тихо сказал Гарри.

Гермиона кивнула, но она не чувствовала себя уставшей. Не физически. Она чувствовала… моральное истощение, так ей казалось.

Должно быть, подумала Гермиона, шагая по коридору, что-то подобное чувствуют филантропы-взрослые. Если в год вы зарабатываете двадцать тысяч фунтов, сколько вы пожертвуете на благотворительность? Может, вы оставите достаточно для комфортной жизни и отдадите остальное. Оставите восемнадцать тысяч и пожертвуете две тысячи в Оксфам. Но почему не две тысячи один фунт? Почему не десять тысяч – ведь вы можете достаточно хорошо жить на половину вашего достатка, а эти деньги могут спасти жизнь. Когда остановиться? Когда можно расслабиться и сказать, что вы сделали достаточно?

Всегда будет простор для чуть большей этичности, раздумывала Гермиона. Так же и в больнице Гарри, которую авроры синекдохически называли Тауэром, всегда можно будет исцелить больше людей. Конечно, никогда не выйдет исцелить всех в Британии, а уж тем более в мире… Но каждый день Гарри будет изо всех сил стараться увеличить количество людей, прилетающих по портключам. Он всё сильнее подстегивал пары авроров, которые выбирают безнадёжных пациентов из Святого Мунго и Годриковой Лощины, нуждающихся в уникальной целительной способности Тауэра. У Гарри грандиозные планы на расширение штата и сокрытие Камня… Он всегда был упорным. Всегда старался стать хоть чуть-чуть лучше.

Но у Гермионы была другая забота. Забота, которая занимала её двадцать восемь часов в день, семь дней в неделю, из-за которой она ломала голову над каждой возможной хитростью, идеей, фактом, что могли бы помочь. Потому что за это время минуты утекали. Минута за минутой, тик-так… и в эти минуты страдали люди.

Гермиона боялась, что не сделала достаточно.

По всей логике вещей она должна была уметь вызвать истинную форму патронуса. Оправданий не существовало. Можно было простить себе пожертвования в Оксфам, ведь у неё не было доходов – и ведь она напрямую помогала спасать жизни, – но девять человек, подвергаемых пыткам, были на её совести. Гермиона не могла делать то, что должна была уметь, а время, когда она могла бы отмахнуться от ответственности и переложить её на взрослых, прошло. Аластор почти наверняка не мог бы научиться истинной форме патронуса. Как и директор, или мадам Боунс, или любой из авроров, или Невилл, или близнецы. Попытка научить их разрушила бы их патронусов, и, скорее всего, не научила бы ничему новому. Смотреть в лицо смерти, не отводя глаз… Видеть её как то, что нужно победить и превозмочь… Отвергать смерть на некоем фундаментальном уровне… Такой образ мышления даже она могла понять лишь в теории. Она не могла делать вид, что всё иначе. Она не могла делать вид, что ответственность лежит на ком-то другом.

Поэтому Гермиона заставляла себя. Придумывать новые стратегии, новые способы мышления, склонять Визенгамот освободить следующего заключенного – она знала имена и преступления всех оставшихся жертв с такой точностью, что чувствовала, что знакома с ними, хотя у них лишь изредка хватало сил говорить с ней, когда она приходила – попытаться сделать хотя бы ещё одну вещь, чтобы всё исправить. Минуты мучительно уходили, и каждую из них она могла бы избежать. Если бы не облажалась.

Она вернулась в свою комнату. Как это произошло? Она же собиралась в библиотеку.

Вместо этого Гермиона тяжело села на кровать. Она чувствовала, как сходит с ума. Но не могла сделать этого. Не могла позволить себе такой роскоши. Минуты утекали. Одна за другой. Еще одна минута, когда она всё не исправила.

В какой-то момент она уснула глубоким сном, словно погрузившись в зыбучие пески. Её затянуло внутрь, и она забылась.

≡≡≡Ω≡≡≡

Гермионе снился сон.

Она поднималась на гору со своим сыном. Она откуда-то просто знала, как бывает во снах, что это её сын – знание было в её крови. У неё была длинная борода, и она повидала где-то сотню зим, но не потому её шаги были тяжелыми. Они были тяжёлыми из-за отчаяния. Её толкала вперед печаль. Было ли это реальным? Случилось ли это когда-то? Казалось, это не имеет значения. Песок утекал из-под её сандалей, когда они поднимались под жарким