Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдобавок к своим придворным, юридическим и военным обязанностям он еще и покровительствовал лучшей актерской труппе в стране, которая назвалась в честь его титула. Сегодня он представлял их новую постановку. Гордость, звучавшую в его грубом голосе, скрыть было невозможно.
– Сегодня, ваше величество, ваши светлости, милорды и все здесь присутствующие, «Слуги лорд-камергера» имеют честь представить вашему вниманию новую пьесу, которую зрители еще не видели. Это фантазия о ночи в самый разгар лета, когда проказливые феи подшучивают друг над другом и над смертными. – Он низко поклонился. – Сейчас, посреди зимних холодов, мы на мгновение очутимся посреди июня.
Новая пьеса! Это было неожиданно. Хансдон уселся на свое место подле меня, и я прошептала:
– Какой восхитительный подарок для всех нас! Полагаю, вы можете поручиться за его качество?
Не хватало только, чтобы нам показали то, что в простонародье именовалось балаганом.
– Я сам еще не видел этой пьесы, – признался он.
– Даже во время репетиций?
Звучало пугающе.
– Нет… но у ее автора хорошая репутация, и я видел его «Генриха Шестого».
А, этот. Как же его? Ах да, Шекспир. Кроме пьес, он писал еще и стихи. Я пролистала «Венеру и Адониса», которую Саутгемптон преподнес мне в подарок на прошлый Новый год. Слог, на мой вкус, был слегка тяжеловесен, хотя метафоры хороши.
– Надеюсь, его пьеса окажется полегче его стихов, – проронила я.
В первом ряду я заметила голову Саутгемптона в ореоле волос, которые не позволяли спутать его ни с кем другим. Ну разумеется, не мог же он оказаться где-нибудь на галерке, когда пьесу давали его протеже. Эссекс сидел там же, напряженно склонившись вперед. Бархатный плащ натянулся на его долговязой фигуре.
Полупрозрачный занавес, отделявший сцену от зала, медленно поднялся, и за ним обнаружился ряд греческих колонн, а также два державшихся за руки актера, которые быстро назвались герцогом Афинским и его нареченной, королевой амазонок. Едва успели влюбленные посетовать, что до их бракосочетания осталось еще четыре долгих дня, как на сцене появились недовольные подданные герцога и принялись уговаривать того употребить его отцовскую власть на то, чтобы заставить дочь подчиниться и выйти замуж за того, кого он избрал ей в женихи.
Я вздохнула. Пьеса обещала быть скучной. Я терпеть не могла пьесы и поэмы о договорных браках и прочих их вариациях, поскольку сама неоднократно от них уклонялась. Кому интересно смотреть на театрализованную версию собственной жизни? К тому же увертки, при помощи которых героям пьес удавалось избежать навязанного брака, никогда не были настолько же хитроумными и изобретательными, как те, к каким прибегала я.
Я не могла не признать, что освещение продумано выше всяких похвал, и подвесные масляные светильники идеально подсвечивают сцену. Пространство в вышине под сводами огромных арок тонуло во мраке, деревянные же резные панели, покрытые сусальным золотом, были ярко озарены, так что можно было разглядеть каждую ложбинку и каждый выступ.
– Я помню времена, когда весь зал освещался сальными свечами, чтобы могли работать каменщики и плотники, – шепнул мне лорд Хансдон. – Мне было лет восемь, когда моя матушка привезла меня сюда посмотреть на строительство. Король, мой дядя, так хотел поскорее достроить замок, что доплачивал за круглосуточные работы. Перед входом были свалены кучи досок, и весь зал сиял изнутри, точно рождественский фонарь. Это было настоящее волшебство – и я уверен, что эта пьеса тоже подарит нам волшебные впечатления.
Он был слишком тактичен, чтобы упомянуть, что там, под потолком, до сих пор можно было различить вензель, в котором инициалы моей матери переплетались с отцовскими. Строительство этого здания начиналось, когда тот сходил с ума от любви, и по его приказанию инициалы моей матери были выбиты в Хэмптон-корте повсюду – лишь для того, чтобы вскоре быть изничтоженными. Однако же про вензель, расположенный под сводами Главного зала, он забыл – а может, просто не захотел платить рабочим, чтобы те лезли под крышу, так что этот крохотный символ их любви уцелел. Были, впрочем, и другие места. Просто надо было знать, где они, – знать, куда смотреть. Я вгляделась в темноту под сводами, но ничего не увидела.
Тем временем вместо греческих колонн на сцене появился задник с нарисованным лесом, а также деревца в кадках. Любовники бежали в лес, и теперь их окружали эльфы вместе с их королем и королевой, а также проказливый дух, Плутишка Робин.
– А вот теперь начинается волшебство, какое случается только в ночь летнего солнцестояния, – заметил Хансдон.
В стране эльфов явно царило смятение: король с королевой поссорились. Их одеяния блестели и искрились в желтом свете, переливчатые, точно змеиная кожа, а голоса их, когда они произносили свои реплики, дрожали и срывались. Я была захвачена их эмоциями, но в то же время мне хотелось, чтобы слова звучали подольше, однако они были столь стремительны, что сложно было ими насладиться. А потом внезапно королева посетовала, что времена года сошли с ума. Ее слова были мне более чем понятны.
…зеленый злак
Сгнил юным, усиков не отрастив.
Загон пустует в наводненном поле,
Овечьим мором сыто воронье,
Дерн, где играют в мельницу, затоплен…[18]
Она в точности описывала то катастрофическое лето, которое мы все только что пережили. Никто не возлагал ответственности за него на разлад между эльфами, но вся страна с тревогой ожидала прихода следующего лета в надежде, что оно все поправит.
Последующие ее слова —
От этого разлада поры года
Смешались: седовласые снега
Лежат на свежем лоне алых роз,
А мерзлый череп старого Мороза
Увенчан, как на смех, душистой вязью
Цветочных почек… —
вселили в меня страх, ибо, гуляя по саду, я обнаруживала то готовые распуститься розовые бутоны, то нарциссы, пробивающиеся сквозь мерзлую землю. Один неурожай – да, такое можно было ожидать, но если все времена года перепутаются…
Вскоре на сцене появилось любовное зелье, такое могущественное, что, если окропить им глаза, жертва была обречена полюбить первого же, на кого упадет ее взгляд. Далее последовала комическая демонстрация действия зелья. Однако же за этим юмором скрывалась мрачная мысль о том, что любовь способна устроить такую же неразбериху не только на сцене, но и в жизни. Взять вот
