Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян

“ой, ой, ой!”, но господа националисты прятались по норам в годы смуты, тогда, когда П.Н. Дурново, которому Россия фактически обязана своим успокоением, работал, как вол, над разбитием революционных сил и добился в этом отношении блестящих результатов.

Не тот националист, который кричит о том, что он националист, а тот националист истинный, который работает в духе сохранения исконных русских традиционных начал.

Во что желает обратить Председатель Совета министров Государственный совет? В свою канцелярию? Но он никогда добиться этого не сможет, ибо утрачивается всякое желание работать под известной формулой, под палкой Председателя Совета министров, а если Председателю Совета министров не угодил, то пожалуйте вон, уезжайте за границу.

Да, господа, сегодня днём, в то время, когда мы занимались, мне стало известным, что П.А. Столыпин удостоил П.Н. Дурново письмом, где говорит, что вы можете выезжать за границу, так как вы нездоровы, и тот ответил: я здоров и в России остаюсь. Господа, П.А. Столыпин, который говорил здесь неоднократно о закономерности, сейчас приводит нас ко времени, не только пахнущем свободой 17 октября, не ко временам Бирона даже, но к гораздо худшим, когда неугодных людей выдавали головой тем, которые требовали этого. И П.А. Столыпин, считая для себя невозможным бороться с П.Н. Дурново силой своих убеждений, хотя поставлен выше него, потребовал выдать головой себе своего политического противника, одного из самых выдающихся, сильных, мощных и талантливых людей России.

Вот что сделал Столыпин. Председатель фракции националистов В.В. Шульгин обратился к вам, защищая здесь роль П.А. Столыпина, говоря: “Вы сгоните, вы повалите его, но кем замените?”

На это отвечу я здесь националистам: гнать мы права не имеем, мы на царские права не посягаем, заменять мы также не имеем права, но мы полагаем, что жалка была бы та страна, жалок тот народ, у которого только на одном лице зиждется надежда на спасение и на оздоровление России”.

После заседания Думы к Шульгину подошёл действительный статский советник Лев Константинович Куманин, чиновник особых поручений при председателе Совета министров.

— Пётр Аркадьевич просит вас посетить его...

Приёмы Столыпин проводил поздно ночью. У него был плотный график работы: ложился он в четыре часа утра, а начинал работу всегда в девять. Важные приёмы он назначал ночью.

Поздней ночью и собрались.

Вместе с Шульгиным был приглашён Пётр Николаевич Балашов, председатель фракции “Русских националистов”, которая после октябристов была самой сильной.

Поздоровались. Шульгин обратил внимание, что рука у премьера покалечена, но виду не подал, что заметил это.

— Очень вам благодарен, что вы меня защитили, — сказал Столыпин. — Но меня нельзя защитить.

И объяснил, почему он так считает.

— То, что я сделал, это, конечно, нажим на закон. Формально я прав, я не нарушил Основных законов. Но это только формально. Если добросовестно толковать намерения законодателя, то моё толкование нажимало на закон. Но что мне оставалось делать? Вы, конечно, помните, что государь не так давно принимал депутацию из западных крестьян и, обращаясь к ним, сказал: “У вас будет земство”. Это слышала вся Россия. Можно ли играть царским словом? Царь обещает, а царские сановники отменяют его решение. Это трясёт трон. Я не мог оставить этого без отпора...

В день подписания указа о роспуске Думы царь вынес высочайшее повеление об увольнении Трепова и Дурново в заграничный отпуск до 1 января 1912 года. Основание было понятным: за агитацию и резкую оппозицию в Государственном совете законопроекту Столыпина. Выходит, не Столыпин обманул царя, а сделали это, оказывается, два сенатора, им недовольные, неверно оценившие ситуацию.

Обвинить проигравших ничего не стоит. Дурново поступил так, как повелевал государь. Но Трепов не смолчал, высочайшему повелению не подчинился и подал прошение об отставке. Его просьба была удовлетворена.

Уже за пределами Думы говорили вслух о роковой фразе Столыпина, адресованной Дурново: вы нездоровы, вы можете выехать за границу, — на что Дурново и ответил: “Я здоров и остаюсь в России”.

Преодолев первый барьер, Столыпин преодолел и второй. Выждав, когда в Таврическом дворце страсти утихнут, председатель Совета министров ответил на все четыре запроса по поводу применения статьи 87 и роспуска на три дня законодательных палат. Он утверждал, что этот акт не умалял, как поняли некоторые депутаты, а, наоборот, укреплял права народного представительства.

Каждый оценивал события со своей колокольни...

Впереди было лето. Основная борьба между Столыпиным и его противниками откладывалась на осень, ведь летом следует отдыхать и готовиться к следующим баталиям. Но многие уже считали, что Столыпин одержал пиррову победу, что его падение в ближайшее время неминуемо, и даже называли время ухода — грядущая осень.

Вполне вероятно, что этот слух исходил от окружения императрицы Александры Фёдоровны, которая настаивала на смещении строптивца, но вынуждена была уступить под давлением вдовствующей императрицы.

После министерского кризиса противников у премьера стало больше.

Враги Столыпина

Больше стало у Столыпина и врагов.

Объяснение тому простое — к их числу прибавились завистники и интриганы, вращающиеся при дворе и правительстве, стремящиеся урвать себе жирный кусок от должности или от подряда, или, на худой конец, от знакомства.

Из воспоминаний М.П. Бок:

“Через два дня после нашего возвращения в Берлин из нашего консульства поступило ко мне сообщение о неблагонадёжности генерала Курлова по отношению к моему отцу. Сообщение было настолько серьёзным, что мы решили выехать в тот же день в Петербург, чтобы сообщить об этом моему отцу и предупредить его”.

Мария Петровна с мужем приехали в столицу рано утром и поспели даже к домашнему завтраку. Завтракали всей семьёй — Мария, её муж, Пётр Аркадьевич, Ольга Борисовна, дети.

— Пожалуйста, удели нам время для важного разговора, — попросила дочь отца.

Она не хотела говорить о неприятном при матери, чтобы не пугать её, к тому же времени для объяснения было недостаточно.

— С удовольствием, — ласково улыбнулся отец дочери. — В пять часов, как всегда, я гуляю в саду. Приходите, буду рад с вами поговорить.

Обычно, когда он гулял в саду Зимнего дворца, ему никто не мешал. Лучшего времени для разговора с дочерью и зятем, тем более что разговор, как он понял, касался важной темы, у него не было.

Вполне возможно, что было и другое объяснение для встречи в саду — он не хотел беседовать при лакеях, которым не доверял. Став министром внутренних дел, он узнал о тайной службе намного больше, чем имел представление до прихода на этот пост.