Мила Хант - Эли Андерсон

– Я хочу, мы хотим объяснить вам, что значит страдать. А вы потом расскажете об этом своим друзьям и близким. А ещё начальникам. Пусть весь Центр благодаря вам узнает, что такое страдание.

Девушка улыбается, обнажая идеальные зубы. Но её глаза по-прежнему холодны, как зимнее утро. Правда, полицейский не вспомнит таких деталей, когда потом будет рассказывать об этом происшествии. Ведь в следующую секунду жуткая боль пронзает его желудок. И с этого момента он замечает только её.

Боль нарастает, поднимается к груди, заливает всё тело. Он никогда не испытывал ничего подобного. И никто на свете не испытывал. Сначала боль похожа на острую иглу, прошивающую плоть. Расширяясь, она становится подобной ожогу. И это уже невыносимо. Боль распространяется по ногам и рукам – на них будто затягивается верёвка. Боль поднимается к горлу. Полицейский хватается руками за шею. Его рот широко открыт. Крик переходит в жалобный стон. Скоро мужчина способен уже только хрипло дышать. Боль стучит в висках. Его голова словно превращается в бубен, в который бьют со всей мочи. Охранник падает на колени перед своей мучительницей, по-прежнему прямой и неподвижной. Ему кажется, что его мозг раздирают когтями, потом – будто по черепу молотят булавой. Боль обрушивается на тело дождём камней, огненной лавой. Полицейский катается по полу, извиваясь как червяк. Его лицо залито слезами. Он хотел бы молить о пощаде, но слова застревают в стиснутом горле. Вены на шее вот-вот лопнут. А и пускай лопаются! Пусть тьма окутает и унесёт его. Пусть что угодно остановит эту боль. Даже смерть.

И вот, когда он уже больше не ждёт, ночь накрывает его измученный ум.

Полицейский вновь открывает глаза. Он лежит на мокром холодном бетоне, задыхаясь. У него нет сил ни пошевелиться, ни тем более встать. Дрожа, он смотрит в ночное небо. Ему страшно повернуть голову и увидеть силуэт той дьяволицы. И всё-таки медленно, насколько позволяют травмированные мышцы, полицейский приподнимается и мутным взглядом обводит крыльцо суда.

Он здесь один.

54

Мы провели больше двух часов в квартире Сины, в самом сердце Периферии.

Два часа рассказов, объяснений и оправданий – для меня. Для Жанны и Нильса – два часа оторопи, недоверия, испуга. И даже гнева – когда история выходит за рамки здравого смысла.

– Ты несёшь полную чушь! Хуже того – издеваешься над нами! – вскричал Нильс уже через пять минут.

Убедить Жанну оказалось не легче.

– Ага, конечно. Секретные лаборатории, манипуляции с мозгом, спецслужбы… Нет, ты накурилась или что?

Исчерпав все аргументы, я была вынуждена сделать то, чего совершенно не хотела. Проникла в мозг Жанны и заставила её сесть на колени к Сине. Жанна пришла в неописуемое бешенство, так как не смогла сопротивляться моему приказу. Я уже видела нашу дорогую подругу во время приступов гнева, от которых мы старались куда-нибудь спрятаться, ожидая, пока гроза пройдёт. Но выражение страха, ясно читавшееся сейчас на её лице, было мне незнакомо. Нильс выглядел изумлённым. Сина помирала со смеху.

Я ослабила хватку. Жанна побила мировой рекорд по прыжкам в длину. Отскочив в другой конец комнаты, она обернулась с отвисшей челюстью. По крайней мере, это её слегка утихомирило.

Пока мои друзья оправлялись от потрясений, я уселась за комп Сины, воткнула флешку С. и выписала адрес, по которому собиралась наведаться в первую очередь. Сина позаимствовала машину своего отца, мы все погрузились туда и двинулись в путь.

Мы едем уже минут двадцать. Сина полностью сосредоточена на движении, точнее на пробке, в которой мы невероятно медленно и нудно тащимся.

– Здесь так всегда, – объясняет она. – Транспорт у всех ветхий. Часто – без каких-нибудь необходимых деталей, разваливается на ходу. Такие тачки лучше объезжать за километр, если жизнь дорога.

Через полчаса Сина сдаётся.

– Тут уже недалеко. Кажется, мы намертво застряли. Там, наверное, авария или ремонт дороги.

– Ты можешь отсюда выбраться? – спрашиваю я. – Мы бы дошли пешком.

С тех пор как мы сели в машину, Жанна и Нильс молчат, погружённые в свои мысли и в созерцание мира, о котором не имели ни малейшего понятия, хоть он всегда находился так близко. Они разглядывают серые бетонные фасады, покрытые трещинами, грязные тротуары, освещённые мутными фонарями, кричаще яркие вывески, толпы спешащих людей. Хмурые, усталые, бледные лица. У многих молодых очень агрессивные взгляды. Такое чувство, что это поколение доведено до предела и больше не в силах терпеть несправедливость, как их родители. Знают ли об этом в Центре? Или хотят, чтобы дело дошло до революции? Кажется, напряжение здесь такое сильное, что его можно пощупать. Достаточно одной искры – и вспыхнет вся Периферия. Леди А. знает об этом: искры здесь, и они не замедлят поджечь всё вокруг, едва лишь обнаружат свои удивительные способности. Времени у неё в обрез. И у меня тоже. Если я не хочу, чтобы леди А. загасила их тем же способом, каким расправилась с другими Спиритами в секретных лабораториях.

С Вигго и Верой.

После того как я смылась от неё на вертолёте, а солдаты внизу скрутили упавшего С., я старательно отгоняю от себя эту мысль, стараюсь не замечать, что моё сердце вот-вот взорвётся. Вигго. Я помню его лицо до мельчайших подробностей. Чувствую его запах, жар его тела, когда он сжал меня в объятиях. Его губы на моих. И плевать, что всё происходило только в наших умах, истязаемых экспериментаторами! Но вопрос непрерывно приходит в голову, словно кто-то без конца прикасается к открытой ране: глубокие чувства, испытанные в виртуальном мире, реальны? Могла ли я влюбиться в парня, которого никогда в жизни не видела? И который меня не знал? И, возможно, не любил? Влюбиться в того, с кем мы были связаны лишь через электроды в наших мозгах? Вигго существовал. Вера существовала. И я существовала для них. Но тот факт, что я полюбила Вигго (и даже Веру) больше, чем кого-либо в моей реальной жизни, приводит меня в отчаяние. Ведь я их никогда не увижу.

Я спасаюсь бегством. Задвигаю ужасные мысли в дальний угол сознания, надеясь, что они не оживут этой ночью. И любой другой ночью. В минуты, когда я теряю контроль над собой, эмоции поднимаются со дна души, прорываясь на поверхность, как пузырьки воды.

Мы проходим мимо взбудораженной толпы на тротуаре. Жанна не может удержаться и приближается к ним. В середине стоят двое окровавленных подростков. Люди таращатся на них, как в