Божества древних славян - Александр Сергеевич Фаминцын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, похотливая природа Тура, как олицетворения обусловливаемой в природе припекающею силою солнца похоти и плодородия, выражается наглядно в вышеприведенной семицкой песне о «Type — удалом молодце», вызывающем девицу «на травке побороться»; песня эта поется в Великой Руси в праздник «Семика», т. е. в то самое время, когда на западе празднуются «Туры» и «Турицы», а на юге (также в восточной части области, занимаемой словаками, и в Белой и Малой Руси) — «Русалия».
На следующей за Русальной, «Всесвятской» неделе, чествовалось в россии проводами и погребением отживающее свой век солнце, в лице старика-Ярила, главным атрибутом которого, как мы видели, был фаллос, — атрибут, свойственный Дионису, Приапу, Либеру.
Кроме быка и фаллоса, в процессиях, совершавшихся в честь Диониса (и Либера), наиболее важную роль играл еще козел, обычное жертвенное животное в честь бога весеннего плодородия и вина. Известно, что Дионис в разных греческих культах воображался и изображался в виде молодого козла, эмблемы похоти и плодородия[650]. Козел и баран издревле в этом смысле играли важную роль и в культах Гермеса и Афродиты у греков, Фавна и Юноны Люцины — у римлян. В Риме, в середине февраля, следовательно, перед наступлением нового года, отправлялось торжество Lupercalia, в честь волчьего пастыря Фавна, названного Lupercus (от lupus — волк). Празднество начиналось жертвоприношением козла и жертвенной трапезой, после которой Luperci, служители Фавна, называвшиеся также Creppi, т. е. козлы, опоясывали обнаженное тело свое шкурами убитых жертвенных козлов, брали в руки ремни, вырезанные из прочих таковых же шкур, и в таком виде бегали по улицам Рима. Римские женщины толпились на пути бежавших «козлов», которые ударяли их ремнями своими по ладоням. Это должно было способствовать плодородию ударяемых. Известна древняя легенда о том, что бесплодные сабинянки, впоследствии сделавшиеся родоначальницами римского населения, обратившись с мольбою к Юноне Люцине, в посвященной ей роще, услышали голос оракула из вершины деревьев: козел должен был коснуться спины бесплодных жен. Тогда прорицатель заколол козла, нарезал ремни из его шкуры и ударял ими по спинам женщин, которые затем, с помощью Юноны, и забеременели[651]. Легенда эта вполне разъясняет оплодотворяющее значение ударов, которыми римские «козлы», во время обрядного бега своего, наделяли встречавшихся им на пути женщин. Сходное значение имел козел (и коза) и в святочных обрядах славян. Козел (или коза) принадлежит к главнейшим фигурам нашего народного святочного маскарада, в чем нельзя не видеть остатка его обрядного значения. И действительно, во многих местах до нашего времени соблюдается обычай, на святках (в день Рождества, преимущественно же накануне или в день нового года) водить по селению и даже вводить в хаты козла или козу (подобно тому, как водят быка — тура). В Галицкой Руси на первый день Рождества гадают по первому пришедшему в дом гостю о будущем счастье или несчастье всего дома, а потому стараются, еще до прихода гостей, ввести в избу какую-нибудь скотину, которая, по народному поверию, приносит с собой счастье[652]. В Сербии, в Банате, в первый день Рождества входит в хозяйский дом пастух с овцой. Его, как приятного гостя, хозяйка дома посыпает хлебными зернами и наделяет подарками[653]. Обхождение домов и селений с домашними животными местами заменилось шествием одного пастуха, поющего обрядные песни, высказывающего при этом добрые пожелания и за то щедро награждаемого хозяевами домов, как, напр., у чехов и словаков; местами оно заменилось маскарадными шествиями с козлом или козой, в честь которых поются обрядные песни, как, напр., в Белой и Малой Руси: в западной Болгарии также существует обычай водить наряженного козой[654]. В Чехии (Böhmerwald) 12 декабря, в день св. Лючии (ср. lux = свет), соответствующий нашему празднику Спиридона Солнцеворота, св. Лючия шествует по домам, наряженная козой[655]. В поучении митрополита Даниила, между прочим, говорится о необходимости запрещения водить «медведи или иные некие таковые животные», и далее: «но ниже в обличие игрецев и ликствеников или козлогласовая ходити»[656]. В русских колядках из юго-западного края встречаются колядующая теличка, колядующий баран[657]. Местами, как, напр., в некоторых великорусских губерниях, песни о святочном козле или козе поются колядовщиками даже вовсе без козла, свидетельствуя о древнем, ныне уже утратившемся обряде водить приносящую обилие и счастье в дом скотину. Наконец, тот же обряд оставил следы в распространенном повсеместно у славян обычае к Рождеству и новому году приготовлять обрядные печения в образе домашних животных. — Баран с золотыми рогами (ср. выше златорогий тур), появляющийся на небе, накануне рождества, и видимый тем, кто в этот день постился, известен словакам[658]. Златорогий баран упоминается и в моравских песнях[659]. Обо всем этом я подробнее буду говорить в другом месте.
В грамоте царя Алексея Михайловича 1649 г., направленной против святочных игрищ, называемых в грамоте «сборищами бесовскими», читаем: «В навечерие Рождества Христова (в Москве) кликали многие люди Каледу и Усень»[660]. В другом памятнике от того же года («Память верхотурского воеводы Всеволожского») упоминается не Усень, а Таусень[661]. В Муромском уезде, в святочных песнях также припевали: «Коляда Таусень»[662]. Припев этот соответствует общеупотребительному припеву «Коляда Овсень» и, вероятно, произошел из слития старинного названия «Усень» с союзом та, означающим и: «Коляда та Усень», а затем, когда утратилось первоначальное значение Усеня, имя это удержалось в искаженной форме Таусень. В дополнении к Судебнику (см. стр. 217) читаем о запрещении сходиться на мирские игрища: «Коледы бы и Овсеня… не кликали». Мы увидим далее, что слово это в форме Усинь было известно на Руси уже в XI столетии и в том же самом виде до сих пор живет в устах латышей. Усень (Таусень) несомненно то же, что наш современный ABСЕНЬ, встречающийся в святочных песнях под разными названиями: Авсень, Овсень, Говсень, Тоусень, Баусим и т. п.[663] Авсень же, как тотчас увидим, ныне есть не что иное, как святочный (точнее новогодний) козел
