Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Сельчане бормотали молитвы.

Экзотическое судно проследовало под купами деревьев и достигло Озера. Там, как ни странно, оно не приостановилось, а устремилось к горизонту.

Присутствующие с воодушевлением затянули восторженные песнопения. Их голоса, искренние, счастливые, благодарные, окрепшие от прилива набожности, заполняли пейзаж.

Едва ликование стихло, я спросил у кумушек:

– А вы-то приближаетесь к Богам?

– Они этого не допускают. Они перемещаются чересчур быстро. Ты успел разглядеть цветы? Такие прекрасные и невиданные? Это цветы из Города Богов.

– Боги хоть поднимались, чтобы взглянуть на вас, поздороваться с вами?

Сочтя меня дурачком, они захихикали:

– Неужто ты думаешь, что мы такие важные особы?

Ну да, они были правы. Меня мучил один вопрос:

– Кто-нибудь уже побывал там, в Городе Богов?

– Кроме Дерека – никто.

– Как?

– Он один имеет туда доступ. И возвращается с посланиями. Благодаря ему мы мирно благоденствуем.

Никаких сомнений, мне непременно следовало встретиться с этим человеком.

Я завидовал этой деревне, имеющей исключительное право принимать визиты Богов, и уснул, предаваясь размышлениям о недостижимых пределах, о Городе Богов, о Середине Озера. Имеют ли эти территории тайные связи? Позволяет ли Богам подземный коридор подниматься на вершину горы? Нижнее Царство, несомненно, должно сообщаться с Верхним Царством.

Назавтра, полный решимости дождаться Дерека, я, чтобы отсрочить наше отбытие, сослался на боль в ногах. Поскольку Дерек говорит с Богами, возможно, ему известно, что замышляет Озеро? Может, он поделится со мною сведениями, которые дополнят сновидения Тибора? В крайнем случае он согласится с мнением, противоположным решению его брата…

Ближе к полудню я воротился к реке, якобы для того, чтобы живительным купанием облегчить боль в ногах.

Природа никогда не умолкает. Поток ревел, над высокими колышущимися травами трещали ветки, серые славки чирикали, на опушке гоготали сойки; взлетая, хлопали крыльями голуби. Короче говоря, все бормотало, пищало, раскачивалось и стрекотало. Усевшись на берегу, я по щиколотку опустил ноги в ледяные волны.

И тут я услышал фантастическую птицу. Из мрачной листвы доносились, выписывая в небесной лазури затейливые завитки, переливы и воркование ясного, светлого, вкрадчивого, сочного голоса. Порой звук, золотистый, высокий, достигал такой резкости, что истончался до свиста; иногда понижался, наполнялся, обретал цвет – всегда изысканным и очаровательным способом. Мне никогда не случалось слышать, чтобы какое-нибудь живое существо производило столь протяжный звук, а эти богатые, затейливые мелодичные каскады превосходили своим разнообразием пение соловья.

Обуреваемый желанием разузнать, что за редкая птица издает такие неслыханные трели, я выбрался из потока. И осторожно, чтобы не спугнуть ее, вошел в стройный сосновый лес.

Сквозь ветви пробивалось солнце, и в его косых лучах вились тучи мошкары.

Пение не смолкало – восторженное, нетерпеливое, опьяненное самим собой. Оно околдовывало меня. Его нежность и неожиданные рулады глубоко трогали меня. Не переставая продвигаться вперед среди стволов, я внимательно вглядывался в усеянные иглами ветви, чтобы разглядеть певца. Увы, птица оставалась невидимой.

Она отдалялась. Я последовал за ней. Растительность в этой ложбине изменилась, теперь это были густые непокорные плотные заросли кустарника, где колючий боярышник набрасывался на мои бедра, вцеплялся в икры. Я из последних сил старался не нарушать тишину и не вскрикивать – вдобавок к уколам шипов острые камни обдирали мои ступни – и наконец, изнемогая от восхищения, добрался до таинственной птицы.

Мои глаза напряженно исследовали переплетение ветвей. Тщетно!

Я опустил голову и обнаружил опершуюся о камень человеческую фигуру.

Нежное щебетание исходило от нее.

Я не смел поверить своим глазам. Голос не казался мне ни мужским, ни женским, и все же именно это одетое во множество шкур и какое-то странно долгое существо с растрепанными мягкими волосами издавало порабощающие меня монотонные протяжные звуки.

Оно заметило меня. Умолкло и встревоженно выпрямилось.

Смутившись, я поприветствовал его:

– Здравствуй, я Ноам, вождь соседней деревни. Прости, что побеспокоил тебя. Я принял твое пение за птичье.

Существо пожало плечами.

– Что ты здесь делаешь? – недоверчиво спросило оно.

– Пришел предложить столярам работу.

– Вот оно что. Какую?

– Строить плавучие дома.

Существо холодно воззрилось на меня, в сомнении, что верно поняло мои слова:

– Строить что?..

– Плавучие дома.

Когда внезапно появились две кумушки, мой собеседник что-то проворчал. Они воскликнули:

– Дерек! Мы услыхали твой голос. Как дела? Ты несешь новое послание Богов?

Он степенно кивнул. Они с ликованием восприняли его ответ, а потом указали на меня:

– Познакомься, это Ноам, сын достославного Панноама.

При упоминании этого имени Дерек вздрогнул. И посмотрел на меня совсем иначе: внимательнее, приветливее, заинтересованнее.

– Ты знал моего отца? – удивился я.

Он выдержал мой взгляд.

– Это имя мне известно.

Зная одиозную славу Панноама среди народов Озера, я нисколько не удивился. Пока сплетницы щебетали, я исподтишка разглядывал его руки в рукавицах из меха выдры. Дерек, человек с сокрытыми руками… К чему эта предосторожность? Может, у него какой-то изъян? Может, он скрывает от наших взглядов струпья, пятна, уродство – то, что могло бы внушать отвращение?

Я заметил, что сам он в этот момент рассматривает мои пальцы.

Он спохватился и сделался почти дружелюбным:

– Вернемся в деревню вместе, объяснишь мне, чего ты желаешь.

Мы в сопровождении болтушек миновали лес, реку и луг. По пути Дерек ограничился обычной беседой. Пока мы не остались одни, он явно сносил болтовню разговорчивых кумушек с трудом, как неизбежное зло.

Я воспользовался этим, чтобы получше рассмотреть его.

Дерек был очень высоким, но скорей производил впечатление долговязого и тщедушного. Недостаточно мускулистое тело, посаженное на костлявые ноги и оснащенное узкими плечами и острыми локтями, казалось, разрослось в длину, а не в ширину, словно его вытянули. Он поражал. Торчащие из-под шкур части икр и предплечий и обнаженная грудь были безволосыми; густые каштановые пряди мягко и бессильно спадали на розовую, тонкую и шелковистую, почти увядшую кожу его широкого выпуклого лба. В его сухопарой фигуре присутствовало непринужденное благородство, зато лицо выглядело незначительным. Слишком близко посаженные небольшие карие глаза сбегались к переносице, прежде чем открыться миру, а рот с сухими узкими губами свидетельствовал о неудовлетворенности. Отсутствие растительности на подбородке и щеках не позволяло с точностью определить его возраст, а эта необыкновенная безволосость создавала маску еще более глухую и надежную, чем густая борода. Зато его голос, мягкий, чистый, звучный и богатый сочными тембрами, обладал великолепной силой, даже когда он говорил. Малейшее его слово притягивало, заставляло забыть о времени, завораживало. Как ни досадно, приятным в Дереке был только его голос.