Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, мне все же пришлось решиться на расставание с ней: я должен был познакомиться со строителями пирог. Со мной пойдут несколько выносливых односельчан. Десять дней пути туда, пребывание в деревне мастеров, десять дней назад – я буду отсутствовать с месяц.
Утром в день моего отбытия Нура заболела. Бледная, страдающая мигренью, с потухшим взглядом и поблекшей кожей, она, не покидая нашего ложа, вяло уступила мне свое запястье. Я поцеловал ее маленькую раскаленную ладонь, хрупкий предмет, инертность которого означала, что я не смогу больше им пользоваться.
– Спеши, любимый. Поступай, как считаешь нужным. Я постараюсь выздороветь.
Она пребывала в двух ипостасях: одобряя решение вождя и напутствуя его перед экспедицией, она одновременно изобличала мужа, виновного в том, что покидает прикованную к постели жену.
Я уже переступал порог нашего дома, когда был остановлен Мамой; лицо ее побагровело.
– Если ты согласишься, ты мне больше не сын!
Широко расставив ноги, она встала в дверях и преградила мне путь.
Раскрасневшаяся, с выпученными глазами и исказившимся от гнева ртом, она сотрясалась от злости – и была еще прекрасней, чем всегда.
– Ты о чем?
– Буду тебе очень признательна, если ты пошлешь его подальше.
– О ком ты?
– О Бараке. Он хочет идти с тобой.
Дядюшка ничего подобного мне не предлагал. Во всяком случае, пока. Неужто он и впрямь собирался усилить группу своим присутствием?
Мама завопила:
– Откажи ему! Иначе…
Она погрозила мне пальцем, предрекая уж не знаю какую кару, и, гневно сдвинув брови, произнесла:
– Прокляну!
Я подошел к ней, чтобы успокоить. Она подумала, что я пытаюсь как-то улестить и переубедить ее, и резко запротестовала:
– Куда-то идти, скитаться, охотиться, сражаться – он не в том состоянии. Нет, он не в состоянии…
Я сдержал улыбку: судя по доносившимся по ночам до моих ушей крикам, дядюшка чувствует себя превосходно. Я боролся с желанием возразить Маме, уточнив, что это, скорее, она не в состоянии… лишиться его.
Моя усмешка от нее не ускользнула. Она мгновенно сменила регистр, перейдя на сентиментальный тон:
– Пойми, Ноам, я всю жизнь его ждала, он вернулся, я его выходила – и вот на тебе, при первой возможности он, подпрыгивая на одной ножке, уходит от меня.
Позади нее раздалось:
– Я не ухожу от тебя, Елена, – я защищаю своего племянника.
Услышав суровый, властный, глухой голос Барака, она нахмурилась и заметно разволновалась. Когда исполин приблизился, Мама заставила себя сохранить свою агрессивность:
– Ноам прекрасно умеет сам защищаться!
– А я прекрасно умею защищать его. Что скажешь, племянник?
Ясное лицо, горящий взор – Барак был в великолепной форме и уже экипировался для экспедиции. Он вырядился в шкуры, обвешался котомками и, мускулистый и ко всему готовый, держался прямо – незаметно было, что у него недостает одной ноги, которую заменял протез из оленьей кости.
Обхватив широкой ладонью шею Елены, он нежно привлек ее к себе и стал тыкаться губами ей в плечо:
– Елена, душа моя, позволь мне любить Ноама. Я не просто без ума от твоего сына, но дорожу им как своим собственным.
– Нашим? – подсказала зачарованная Елена.
Не в силах сдержать на людях своих порывов, они принялись жадно целоваться.
Елена и Барак высказали то, о чем я уже долгое время смутно догадывался: я был тем ребенком, которого они мечтали бы произвести на свет, а потому превратился в их общего сына. Отцовства Панноама для них словно бы не существовало.
Когда они разомкнули объятия, я поблагодарил Барака:
– Спасибо, дядюшка, что вызвался сопровождать меня.
Мама прекратила сопротивляться и укоризненно, хотя и с довольно томным выражением взглянула на Барака:
– Выходит, я никак не влияю на твои решения?
– Ты влияешь на мои поступки: я буду рваться к тебе.
Она горделиво заквохтала, стараясь под притворным ворчанием скрыть свою радость, а потом обратилась ко мне:
– Береги его, Ноам. Он уже не так молод.
– Шалунья, ты бы предпочла юнца? – осведомился он, поглаживая ее по спине.
Жаждущая его ласки, она не возразила.
– Мама, пожалуйста, позаботься о Нуре. Она плохо себя чувствует.
– Ну конечно! – воскликнула Мама.
– Что «конечно»? «Конечно, ты о ней позаботишься»? Или «конечно, она плохо себя чувствует»?
Мама усмехнулась:
– В таком порядке: конечно, она плохо себя чувствует, и конечно, я о ней позабочусь. Вот в чем разница между молодой женщиной и зрелой, мой мальчик: молодая заболевает, зрелая злится – она себя бережет… В силу возраста и опыта мы протестуем, не рискуя своим здоровьем.
* * *
Мы брели вдоль берегов Озера.
Едва заметная тропа, которую проторили торговцы, ремесленники и даже скотоводы, тянувшиеся на нашу ярмарку, местами исчезала под слоем воды. Неоднократно, когда затопление проникало слишком далеко в долину, нам приходилось делать крюк; зато обрывистые и каменистые части гораздо меньше страдали от паводка.
Размокшая, вязкая и блестящая почва даже на расстоянии от берегов затрудняла движение: мы то скользили, то утопали по щиколотки, то не могли оторвать от земли безнадежно отяжелевшую от грязи и разбухшую от воды обувь.
Несколько подавленный, с щемящей тревогой на сердце и пересохшим горлом, я не испытывал того восторга путешественника, не слышал того зова неведомого, что бодрят, придают сил, наполняют легкие и наделяют ликованием, заставляющим забыть про усилия; мои ноги с трудом волокли лишенное всех желаний вялое и измученное тело.
Барак похлопал меня по плечу. Он тоже выглядел довольно уныло.
– Теперь уйти из деревни для нас чистая пытка.
– Я чувствую себя побитой собакой.
– Отныне наша жизнь там, возле них.
Золотые слова. Наш мир изменился: у него появился центр: для Барака им стала Елена, для меня – Нура. И блеклые тоскливые окраины угнетали нас. Уйти означало принять тягостную муку изгнания.
– Когда любишь, ты уже не свободен, – вздохнул Барак. – Что дороже? Любовь или свобода?
Отвечая самому себе, он улыбнулся:
– Несомненно, любовь! Я долго пользовался свободой и даже злоупотреблял, но теперь пресытился! Полная свобода, но ради чего? Клеймо неудачника, недуг одиночки, трудности жалкого бедолаги – вот что такое эта свобода! Я думаю только о том, чтобы лететь к Елене, сделать ее счастливой, наслаждаться ее присутствием и ее радостью.
– Каждый день я все больше негодую на Панноама. Украв у нас Елену и Нуру, он украл у нас счастье. Почему я был столь глуп, чтобы это терпеть?
– А я? – прогремел Барак. – Мой брат обладал лишь одним превосходством: умел убедить, что
