Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Коэн

Убить невинного так просто. Уотербери был человеком из другого мира, верил в свою судьбу, у него была другая жизнь, он жил в своих книгах, жил возвращением к своей семье. Он не был насторожен и не ждал нападения. Но у него, Фортунато, теперь нет семьи и никаких надежд. И он, конечно же, будет начеку. Теперь посмотрим, кто кого.

Он свернул в направлении фабрики.

Комиссар чувствовал прилив чувств, какого не знал никогда. Может быть, так и должно. Может быть, он стоит на новом пути или на пути, по которому сделал первые шаги, но потом оставил, чтобы взбираться по ступеням полицейской иерархии. Он, человек, который никогда не верил в судьбу или какое-нибудь общее дело, сделался мстителем. Доверенным лицом. Человеком, который должен завершить роман Уотербери.

Шевельнулась и другая мысль. Для него еще не закрыт путь к спасению. С полумиллионом долларов в портфеле он мог доехать до Парагвая, найти пути перехода через границу, приобрести новый паспорт и новую личность. Ему, с его полицейским носом, будет не трудно затеряться в Парагвае. Оттуда – в Бразилию, куда-нибудь на побережье, с цветами у крылечка. Придумать легенду о прошлом занятии – страховой бизнес или недвижимость. Его будут звать El Porteco. Полмиллиона может хватить надолго в таком месте, при скромной жизни и умелых вложениях.

Но нет, Фортунато не бежит. Лучше умереть по своему закону, чем всю оставшуюся жизнь спасаться в бегах. То, что он всегда уважал в Качо и обреченных участниках Народной революционной армии. Большинство из них умирали, но не спасались за рубежом. Жизнь прошла. Тайной остались только время и место – тайной, открыть которую он намеревался сейчас.

Он доехал до Рамос-Мехиа. Над головой, упираясь в небо, смотрели друг на друга фасады многоэтажных домов, разукрашенных зеленью на балконах и разнокалиберной лепниной. Застывшие венки победителей прикрывали неуютные двери подъездов, обвивали почерневшие колонны. В открытое окно врывался звук бегущих вдоль Ривадавии поездов, везущих груз воспоминаний; звук его детства. Ему вспомнилось, как он стоял с отцом у железнодорожных путей, в руках какой-то мешок. Дорожные огни казались сверхъестественно зелеными и красными, вроде тех густых красок, какие видишь на испорченном телевизионном экране. Безумно прекрасные краски, красивее он не видел в жизни. А теперь он мертвец. Всего лишь дух, обретающийся в городе духов. Из своего дальнего далека он смотрел на влюбленных, прижимающихся друг к другу на уличных углах, и заглядывал в огромные сверкающие окна ресторанов, где посетители склонялись над своими стальными тарелками. Вокруг него жарко кипела жизнь. Люди страстно верили в свою любовь или скудные богатства своих знаний. Он всегда сторонился страстей или слишком глубокой веры во чтонибудь. Это удел учителей и солдат, активистов движений за права человека или людей, познавших великую любовь. Мир заблуждений, наполненный ложными идеями, вроде идеи судьбы, которая вела Уотербери, или долга, который властвовал над Афиной. Он говорил Марселе, что жизнь оплачивается наличными. Никак не глупыми мечтаниями. Кончилось тем, что его собственная жизнь оплачивается так же, как жизнь всех других.

Теперь все его мысли вернулись к ситуации, с которой ему придется сейчас разбираться, он думал об этом как коп. Через пять минут он будет у заброшенной фабрики. Нужно поторапливаться, и поторапливаться так, как никогда еще в жизни не приходилось. Доминго рассчитывал приехать первым, чтобы устроить засаду. Его единственный шанс – это доехать туда первым и убить его, когда тот будет выходить из машины. Если с ним будет кто-то еще, сначала через боковое стекло застрелить пассажира, а потом разделаться с Доминго, прежде чем он разберет, откуда стреляли.

Теперь он мертвец, и думать ему нужно, как мертвецу, – никакого страха или эмоций. Через пять минут он был в районе ангара. Оставив машину за два квартала, он подошел к углу, чтобы убедиться, что все чисто. Уличное освещение там не работало, и темнота казалась сырой, заплесневевшей. В неясных тенях не было видно никаких признаков автомобиля Доминго, но Доминго не такой дурак, чтобы поставить машину прямо у входа. Нужно порыться в памяти, что там осталось об этом месте, которое он проезжал сотни раз, когда был молодым ayudante и помощником комиссара и когда завод работал в две смены и от его ворот отъезжали грузовики с продукцией, на которой значилось Industria Argentina. Что осталось? Пространство, заваленное искореженным металлом, пустошь, где когда-то стоял завод, на котором покрывали эмалью стальные листы. В памяти всплыло другое никчемное пространство, где они оставили Уотербери, – заросший дикими травами плоский прямоугольник.

Фортунато вынул браунинг, снял с предохранителя, с сухим металлическим щелчком дослал первый патрон в патронник. Ему пришло в голову, что следовало бы взять чистый пистолет, но для этого не было времени. Хороший полицейский должен импровизировать.

Он осторожно двинулся к заводу, держась ближе к стене на другой стороне улицы. С платанов облетели листья; широкие и сухие, они с громом канонады скрипели и шуршали у него под ногами. Осенний воздух горьковато пахнул пылью, моторным маслом и железом. Он предполагал, что у следующего угла могли поставить наблюдателя, и безлюдность улицы ободряла его. Он шел медленно, миновал стену пустого склада, железнодорожный тупик, обслуживавший когда-то окрестные предприятия. Над головой ветерок шевелил ветвями деревьев, и сквозивший между ними свет мозаично падал ему на плечи. Вокруг – никого. Он оглядел погруженные в тень пределы заводских зданий и окружающее их пространство и увидел в дальнем углу темное пятно. Вспомнил, что там должен был быть узкий проход на соседнюю улицу – путь для отхода. Отлично, этот вопрос закрыт. Но как устроить засаду? Если это удастся, не понадобится никакого пути отхода.

Доминго сказал ему ждать на пустыре, потом подойти к машине и прикончить Васкеса после того, как он припаркуется. Они будут считать, что Фортунато поставит свою машину на улице с самым небольшим движением. Они будут думать, что он подойдет с юга, и в этом случае им понадобится человек у южной стены пустыря. Они поставят наблюдателя с рацией в квартале отсюда, он подаст сигнал, и когда Фортунато подойдет – пиф-паф! Adiós, Comiso.[103]

Значит, они намерены убить его на пустыре. Это первая удача: на углу, около улицы, там, где должен ждать Фортунато, стояла древняя сторожка из рифленого железа. Грязная, темная, вот-вот развалится окончательно. Ею брезгуют даже бездомные сумасшедшие, которых во множестве развелось по городу. Контур крыши, съехавшей под опасным углом к стенам, одна из которых уже заметно накренилась внутрь. Дверь, зияющая будто напечатанным на листе бумаги непроницаемым черным прямоугольником. Там можно подождать, пока подойдет Доминго, как, возможно, планировал сделать и сам Доминго. Окно, в свое время смотревшее на улицу, частично заколочено доской, и оставшаяся между доской и бывшей рамой вертикальная щель открывает узкий обзор и достаточно широка, чтобы просунуть ствол пистолета. А что потом, кто знает.

Он слышал, как по краям пустыря возятся крысы, а подходя к железной развалюхе – как они там скребутся по металлу. Внутри пахло человеческими экскрементами и гнилью, происхождение которой ему не хотелось определять. Он постарался приспособиться к темноте, но смог разглядеть только несколько обвалившихся деревянных балок. Под ногами погромыхивали куски оцинкованного железа. Он пробрался к щели и стал ждать.

Вот ведь дьявольщина это ожидание. Может быть, это его последние четверть часа, и он проводит их, сидя в цинковом гробу, вдыхая запах дерьма и слушая возню крыс. Возможно, он такого конца и заслужил. Маленький кусочек ночного мира за стенами развалюхи казался сонным и безмятежным. Глаза привыкли к темноте, и он различал черные стволы деревьев в густой полутени напротив, на другой стороне улицы. Было что-то чарующее даже в таком простом пейзаже, неясном отсвечивании асфальта, изгибающихся формах растений, подсвеченных грязноватым розовым светом города. Крошечный фрагмент Буэнос-Айреса, будто уходивший от него, хотя никогда и не был слишком близок. Он помнил этот район с детских лет – поросшие травой поля, канавы с квакающими лягушками. Всего этого нет. Он никогда не был недобросовестным ребенком или юнцом. Не был он и одним из тех копов, которые тычут под нос свои жетоны и требуют мзду. Кто может постигнуть силы, направляющие нашу жизнь в ту или иную сторону? Его мать всегда говорила, что простое чувство порядочности – это единственный проводник по жизни, который нужен человеку, но когда у окружающих тебя людей совсем другие представления – приучаешься смотреть на мир так же, как смотрят они.

К пустырю направлялась фигура, и он узнал грузный силуэт Доминго. У него что-то в руке, но Фортунато не мог рассмотреть, что это такое. Инспектор оглянулся вокруг и тихо позвал: