Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - Валерий Белоусов

И второй — чуть лысоватый, чуть полноватый, в полувоенной форме, которую любили одевать ответственные работники Страны Советов, в чудаковатом пенсне… похож не то на главбуха, не то на главного инженера небольшого заводика…

Нет, скорее все же на бухгалтера, и не простого, а ревизора из КРУ. Или даже на следователя из ОБХСС. Потому что у его собеседника, великолепного с виду генерала, дрожат губы, как у проворовавшегося товароведа…

Павлов дрожащим голосом ноет:

— Товарищ Берия, поверьте…

— Охотно вам верю, товарищ Павлов… И вам верю, и товарищу Болтину верю… Не забыли еще Болтина? Как вы ему выговаривали в Испании, когда он отобрал у вашей переводчицы книгу Троцкого «Моя жизнь» и сжег… Понятно, сами вы ее читать не могли, чай, она на немецком была издана… но ведь сожалели же, правда? Как это вы Болтину сказали: «Неправильно сделал, пусть бы люди читали…»

— На меня может написать каждая сволочь, а я должен на все это отвечать и давать показания? — обиженно поджав толстые губы, отвечает Павлов.

— Упаси Боже, далеко не каждая! — махнул на него рукой Берия. — Разве Берзин — бывший начальник Разведупра — это «каждая»? Нет, Берзин — это сволочь очень редкая… Как это Берзин о вас говорил, сейчас посмотрим… а, вот: «При приезде Павлова в Испанию меня с ним познакомил Мерецков, представив как нашего боевого командира и „белоруса“, верного товарища, прошедшего школу Иеронима Петровича… Впоследствии через Мерецкова я дал Павлову указание проводить вредительскую работу, как в области подготовки экипажей, выпуская их необученными на фронт, так и в боевом использовании танковых частей, направляя танки на позиции противотанковой артиллерии, что он и выполнял…»

— Ну, вы же сами понимаете, КАК даются такие показания…

— Намекаете, что покойника при жизни долго и тщательно били? Не знаю, не знаю… теперь уж у него не спросишь… у мертвого-то. А вот товарищ полковник Поль Арман, к счастью, жив-живехонек. Знаете такого?

— Конечно, знаю…

— У вас с ним никогда не было конфликтов, ссор?

— У МЕНЯ? С каким-то полкашом? Пфе…

— Ну и ладушки. Вот и хорошо. Что это там товарищ полковник нам пишет? Ага. «Павлов, находясь в БВО с 30-х годов, был в близких отношениях с Уборевичем, имел с последним непосредственную связь, отчитывался в своих действиях перед ним. В Испании Павлов вместе с Берзиным проводил предательскую линию, направленную на поражение войск Испанской Республики. Павлов поощрял трусов, троцкистов, которых незаслуженно представлял к наградам, издевательски относился к бойцам-интернационалистам, разжигая среди них национальную вражду. Был тесно связан со Смушкевичем и Мерецковым». Кстати, оба-два этих товарища сейчас дают признательные показания… А товарищ Арман нами уже освобожден, и его дело производством прекращено…

— Это клевета! Дайте мне этого подлеца! Я ему всю морду…

— Дадим, конечно дадим… Проведем вам очную ставку, отчего же нет. Ну, это все дела старые… а вот объясните мне, товарищ Павлов, как получилось, что директивы Генерального штаба РККА от 18 июня сего года не были вами выполнены?

— Ну, по некоторым вопросам я ничего не могу сделать, и вообще я маленький человек…

— Ой, вот только не надо… Вы Генерал Армии, командующий Особого военного округа, депутат…

— Бросьте мои чины пересчитывать, на самом деле я маленький человек, на меня могут прикрикнуть, мне могут приказать и я должен выполнять…

— Ну, разрешите вас спросить, а вот как же так получилось, что, например, до 4-й армии указанные мною выше директивы так и не дошли?

— Коробков врет, нагло врет! Дошли! Они до него дошли… наверное…

— А вот Коробков утверждает, что никаких приказов о рассредоточении авиации и выводе 14-го мехкорпуса из мест дислокации в леса вы ему не передавали…

— Это гнусная ложь и провокация! Передавал! Я передавал, то есть… хотел передать, и…

— А вот ваш начальник штаба Климовских утверждает, что вы упорно ставите несуществующим уже ударным группам, в частности, группе Болдина, одно боевое распоряжение за другим, совершенно не интересуясь, доходят ли они до исполнителя, не думая о том, реальны ли они в сложившийся на Запфронте обстановке… Скажите… Для кого вообще отдаются эти распоряжения? Для грызущей критики архивных мышей? Или для военного прокурора, чтобы потом легче было отмазаться?

— Климовских нагло лжет…

— Ваша позиция мне полностью понятна… — со вздохом резюмирует Берия и начинает аккуратно складывать в папочки листы протоколов, которые он перед этим цитировал.

— Я не виноват… я делал все, что мог… Мне приказали! Я не виноват! — У побледневшего Павлова задергалась щека.

— Не волнуйтесь так, товарищ… мы разберемся.[122]

24 июня 1941 года. 10 часов 10 минут.

Минск. Здание ЦК КПБ(б). Приемная Пономаренко

Секретарь, осторожно позвякивая, высыпал из совка в корзину для бумаг тщательно заметенные осколки оконного стекла. Генерал Руссиянов, наблюдая эту благостную картину, только неслышно выматерился… И отвернулся к разбитому окну.

Шел третий день войны, а Руссиянов, по своей второй должности — комендант Минского гарнизона, до сих пор не мог связаться с командующим Запфронтом генералом армии Павловым и получить от него соответствующие обстановке указания.

Руссиянов безуспешно искал его в штабе ЗОВО, который располагался в Минске, в Студенческом городке. С трудом добрался до здания штаба и увидел, что оно частично разрушено. Никого из начальствующего состава штаба на месте не оказалось.

Искал и на КП Фронта, в Обуз-Лесной. Безуспешно.

Где же генерал армии Павлов? Как с ним связаться?

Наконец, сжалившись над Руссияновым, знакомый секретарь из ЦК подсказал, что сейчас Павлов проводит закрытое совещание.

Наконец-то неуловимый комфронта все же подтвердит ему — нужно ли дивизии выдвигаться по предвоенному «Варианту № 1» на прикрытие Минска с Севера, как решил вскрывший мобпакет Руссиянов и давший уже на основании приложенной к пакету карты соответствующий приказ, или поступит какое-то новое распоряжение? Военный человек, не получающий четких и внятных приказов, обычно чувствует острую душевную боль…

Оставалось только ждать. И смотреть в разбитое окно на июньское небо…

Небо над Минском было черным. Черным от дыма пожарищ и от фашистских бомбардировщиков, висевших над столицей Белоруссии.

Июньское солнце не могло пробить эту смрадную тучу. К центру города почти невозможно было проехать — дымилась от жара одежда. Нечем было дышать. Воздух местами представлял густую смесь гари, сажи и известковой пыли от рушившихся зданий. Запах не то горевшей резины, не то кинопленки забивал легкие и вызывал тошноту.

Огонь бушевал на Советской улице. Полыхали кинотеатры «Пролетарий», «Родина», «Чырвона зорька», здания Госбанка и минского ГУМа.

С диким воем пикировали фашистские бомбардировщики и сыпали, сыпали бомбы на жилые кварталы мирного города. Мирного, потому что Минск еще не успел стать военным городом.

Дверь в приемную распахнулась, и из нее вышел красный, распаренный, как из бани, комфронта. За ним неприметный полноватый мужчина в пенсне. Поскольку спутник Павлова не носил военную форму то и внимания Руссиянова не привлек..

— Товарищ Генерал Армии, разрешите обратиться? — Руссиянов вскинул ладонь к фуражке.

— А, это ты… ну заходи, — досадливо сказал Павлов. — Что у тебя?

Зашедший в кабинет Руссиянов начал было докладывать по обстановке в городе… Однако, похоже, Павлов его не слушал. Он беспокойно ходил из угла в угол. Трудно было в такой ситуации докладывать — приходилось все время крутиться на месте, чтобы стоять лицом к командующему.

— Минск горит, товарищ командующий, — доложил ему Руссиянов и попросил разрешения от его имени вызвать пожарные команды городов Бобруйск и Борисов.

Генерал Павлов как-то неопределенно махнул рукой. И продолжал расхаживать, как маятник.

— Какие будут оперативные указания для 100-й дивизии в связи с создавшейся обстановкой? — спросил Руссиянов, поворачивая голову вслед за командующим.

Павлов подошел к развернутой на столе для заседаний карте, ткнул пальцем:

— Дивизии занять круговую оборону в радиусе двадцати пяти километров вокруг Минска!

Когда командующий поставил задачу дивизии, Руссиянов даже опешил. Ведь по этому приказу соединение предстояло разбросать по фронту длиной свыше 100 километров, при уставной норме десять километров! Да немцы такую «оборону» походя прорвут и не заметят![123]

В этот момент раздался вежливый, спокойный, интеллигентный голос мужчины в пенсне:

— Я могу ошибаться, но мне кажется, что не следует спешить выполнять необдуманные приказы, товарищ генерал-майор…