Салат из креветок с убийством - Песах Амнуэль

— Офер предлагал вашей подруге выйти за него замуж?

— Вы представляете? Никто бы не подумал, что он способен на такое! Наверное, действительно влюбился по уши.

— Понятно, — кивнул Беркович. — Он сделал Илане предложение, она отказала…

— Именно так и было! Она отказала, и Офер сошел с ума.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Беркович.

— Да просто взбесился! Приходил к Илане каждый вечер, если не было спектакля, бился в истерике, умолял, говорил, что покончит с собой… Ну, вы понимаете, Офер — актер, страсти он умел изображать, даже если не испытывал их на самом деле. Илана была уверена, что уж с собой-то он наверняка не покончит. Когда она отказала ему в очередной раз, Офер ее ударил и сказал, что убьет ее, если она за него не выйдет, — закончила Дана трагическим шепотом. — И вот…

— Может, у вашей подруги были и другие поклонники, готовые на все? — недоверчиво спросил Беркович. — Обычно люди, грозящие убить кого-нибудь, никогда не приводят свои угрозы в исполнение.

— Не было у Иланы никого! — воскликнула Дана.

Отпустив девушку домой — время было уже очень позднее, давно миновала полночь, — Беркович отправился в театр, но здесь был только дежурный, от которого в этот поздний час было мало толку: единственное, что он знал — представление “Мамаши Кураж” прошло вечером как обычно, Мерон должен был играть, но играл ли на самом деле, дежурный сказать не мог.

Пришлось поднять с постели режиссера спектакля Одеда Регева. Тот долго не мог понять по телефону, чего хочет старший инспектор во втором часу ночи, а потом, наконец, вынырнул из болота сна и пробормотал, зевая в трубку:

— Играл, да… В одиннадцать закончили, и Мерон уехал с друзьями в ресторан “Опера”, они там часто сидят до закрытия.

— А когда начался спектакль? — спросил Беркович.

— В половине девятого, как обычно.

— Мерон был занят в первом акте?

— И в первом, и во втором.

— Вы твердо в этом уверены? — спросил Беркович и только после этого понял, что сморозил глупость.

— Послушайте, старший инспектор, — раздраженно произнес режиссер. — Я сегодня не пил, и хотя на дворе второй час ночи, еще вполне соображаю.

— Извините, — вздохнул Беркович. — Я просто хочу быть уверенным в том, что у Мерона есть алиби на время с половины девятого до одиннадцати.

— С восьми до половины двенадцатого, — поправил Регев. — Он ведь должен был прийти раньше, а после спектакля переодеться.

Илана Капульски была убита между восемью и десятью часами, и у Берковича не было оснований сомневаться в оценке времени, сделанной Ханом. Алиби у Мерона оказалось прочным, как сталь.

Беркович нашел, наконец, билетера, у которого сохранился экземпляр программки, и вернулся к Наташе, обозревавшей в бинокль боковые ложи. Взяв у мужа книжечку, Наташа углубилась в ее изучение, но минуту спустя сказала:

— Боря, с тобой сегодня неинтересно смотреть спектакль. Ты думаешь совершенно о другом. Неприятности на службе?

— Если убийство можно назвать неприятностью, то — да.

— Понятно. Нужно работать, а я тебя вытащила в театр. Но ведь мы давно собирались…

— Наташенька, не обращай на меня внимания, — сказал Беркович. — Я пытаюсь понять, каким образом актер Офер Мерон умудрился убить свою подружку Илану Капульски. Весь вечер он был в театре, тому есть тысяча свидетелей.

— Ничего не понимаю, — нахмурилась Наташа. — О чем ты?

Беркович кратко изложил жене события предыдущего вечера и закончил рассказ словами:

— Я согласен с Даной Брик: никто, кроме Мерона, не мог задушить Илану. У нее нет близких родственников, которым она позволила бы себя обнять. И друзей, кроме Мерона…

— Не верю! — воскликнула Наташа. — Чтобы у манекенщицы не было десятка любовников?

— Ты судишь о жизни этих девушек по фильмам? — спросил Беркович. — Илана была нелюдимой. Я весь день сегодня говорил с ее подругами и знаю наверняка: с последним своим другом — не считая Офера, — Илана рассталась год назад. Это был некий Авигдор Миркин, он уехал в Штаты, там сейчас и находится, это проверено. К тому же, он бросил Илану, а не она его. Не было у него оснований для того, чтобы…

— Но ведь призраков не существует, — пожала плечами Наташа. — И если девушку задушили, то кто-то же это сделал!

— Верная мысль, — пробормотал Беркович.

— А следы? — спросила Наташа. — Отпечатки там всякие…

— Ничего, — покачал головой Беркович. — Илана сама впустила гостя, он ни к чему не прикасался…

— Следы пальцев должны быть на шее!

— Нет, — терпеливо сказал Беркович. — Он задушил Илану поясом от ее собственного халата.

— Ну, тогда не знаю, — сдалась Наташа.

Прозвенел третий звонок, погас свет, но Беркович не очень понимал, что происходит на сцене. Бегали какие-то полуголые типы, которые не могли иметь к повести Брэдбери никакого отношения, а главный герой стоял на авансцене и изрекал что-то глухим голосом.

Актер отошел на задний план, а вперед выступил его антипод, показавшийся Берковичу таким же невыразительным. Он понимал, конечно, что дело не в актерах, а в его собственном состоянии, далеком сейчас от переживаний персонажей американского фантаста. Когда зажегся свет и отзвучали аплодисменты, Беркович сказал Наташе:

— Я провожу тебя и съезжу по делам. Ненадолго, надеюсь.

— Боря, — сказала Наташа, — я доберусь сама. Ты же места себе не находишь, поезжай.

— Ты самая лучшая жена на свете! — воскликнул старший инспектор.

Через четверть часа он поставил машину на стоянке около “Габимы” и направился за кулисы. Регева Беркович нашел в его кабинете — режиссер уже собирался уходить, спектакль должен был вот-вот закончиться.

— Скажите, — спросил старший Беркович, — откуда вы обычно смотрите спектакль?

— Из-за кулис, — пожал плечами режиссер. — Я слежу за действиями своих помощников, они вечно что-то путают.

— А у Мерона есть среди актеров закадычные друзья? Такие, кому он полностью доверяет?

— Мысль ваша скачет, как резвый жеребец, — сказал Регев. — Какая связь между тем, откуда я смотрю…

— Ответьте, пожалуйста, — нетерпеливо попросил Беркович.

— Есть. Эхуд Лемков.

— Он вчера играл?

— Нет. Я не даю Лемкову ролей в своих спектаклях. Он бездарен.

— Ясно… А Мерон, значит, талантлив?

— Безусловно. Правда, он человек настроения, играет очень неровно. То на мировом уровне, то — будто в телешоу.

— Вот как? А вчера он играл хорошо?

— Плохо. Зато сегодня он в ударе. Вы поздно пришли, получили бы удовольствие.