Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
М. Первухин
И. Курчатов».
8 декабря 1944 года энкаведешный генерал Василий Махнёв, уже вплотную занимавшийся атомными делами, получил от Курчатова письмо. В этом послании подробно оговаривалось, как следует проводить эту предполагаемую беседу с Жолио-Кюри.
Курчатов вряд ли предполагал, что это его письмо когда-либо опубликуют, поэтому был предельно откровенен. Прежде всего, он предложил, на чём именно следует основываться нашим посланцам в их разговоре с французами:
«В беседе следует, по-моему, исходить с нашей стороны из тех точек зрения на практические возможности использования энергии урана, которые установились в Союзе в 1941 году перед началом Отечественной войны».
Затем Курчатов предлагал:
«… в беседе естественно выразить сомнение в том, что найдены новые решения, и спросить, какие успехи достигнуты в методах выделения больших количеств урана-235 и на чём основаны эти методы.
Ответ здесь должен быть очень интересным, да. же если он будет в самой общей форме, ответ покажет, насколько собеседник в курсе дел или правдив в своих сообщениях».
Курчатов давал советы как опытный оперативник-чекист. Предлагавшийся им ход беседы был продуман очень тщательно:
«Очень важно было бы выяснить, какое количество урана-235 выделено в настоящее время тем или иным методом и не осуществлена ли практически бомба из урана-235?
В случае положительного ответа интересно было бы знать вес бомбы и, отдельно, вес урана в ней, основы конструкции бомбы и её разрушительное действие».
Курчатов предлагал целый набор каверзных уловок, для того чтобы выведать, насколько информирован Жолио-Кюри в атомных секретах:
«В настоящее время мы знаем, что в качестве взрывчатого вещества в бомбе, помимо урана-235, может быть употреблён плутоний, который образуется в атомных котлах в результате превращения урана.
Поэтому было бы важно спросить, нельзя ли применить для атомной бомбы не уран-235, а какие-либо другие вещества.
Ответ на этот вполне естественный для неспециалиста вопрос ещё раз позволит выяснить степень информированности собеседника и его правдивость».
Даже досадные промахи отечественных физиков в начале 40-х годов Курчатов предлагал взять на вооружение. Он напоминал:
«… советская наука приходила в 1941 году к заключению о невозможности осуществить атомный котёл ни в смеси урана с простой и тяжёлой водой, ни в смеси урана с графитом. Как теперь выяснилось, этот вывод, наверное, был ошибочным… Объясняется это тем, что у нас всё время рассматривались однородные смеси, а блоковое расположение урана в указанных выше средах более выгодно».
На этом, по мнению Курчатова, тоже можно было поймать француза! И поэтому советские физики должны были постараться выведать у Жолио-Кюри:
«Для нас особенно важно было бы узнать, как сейчас обстоит дело с котлом из урана и простой воды…
Мы… не в состоянии сейчас решить этот вопрос, между тем как в других местах ответ на него может быть получен в исключительно короткий срок.
Информация по этой системе имеет кардинальное значение для нашей работы».
Предложения Курчатова, конечно же, были приняты. И чекисты начали готовить группу, которую предстояло подослать к Жолио-Кюри для «разведывательной» беседы.
Возникает вопрос: если б французские предложения были приняты, и знаменитый учёный приехал работать в СССР, что бы он увидел?
Советская атомная лаборатория
17 ноября 1944 года генерал Василий Махнёв составил очередную служебную записку (разумеется, под грифом «сов. секретно»). Документ был адресован Берии, и говорилось в нём о том, как и в каких условиях трудятся советские атомщики:
«В настоящее время работы, порученные Лаборатории № 2, несмотря на особую их важность, организованы крайне кустарно. Научные работники, коим поручено заниматься проблемами урана, разбросаны в Москве, Ленинграде, Свердловске, Казани…
Жилья для научных работников, служащих и рабочих нет. Для исследовательских работ нет лабораторного оборудования, материалов и литературы, для конструкторских работ нет никакой механической базы».
Вот ещё один документ об «атомных» кадрах — письмо Курчатова от 24 ноября 1944 года. Оно тоже было адресовано Берии, и речь в нём шла об учёных, которых, по мнению начальника Лаборатории № 2, следовало привлечь к работам по урану. Первым в списке стоял академик П.Л. Капица. Ему давалась такая характеристика:
«… замечательный физик-экспериментатор, выдающийся учёный, специалист по низким температурам и магнитным явлениям. Он, вместе с тем, — блестящий инженер, конструктор и организатор.
Вопрос о привлечении его к работе над ураном ставился мной при докладе у тов. В.М. Молотова».
Капице было тогда 50 лет. Он находился в пике работоспособности, славился своими энергичностью, напористостью, был генератором идей. И возглавлял созданный им Институт физических проблем, а также Главное управление кислородной промышленности при Совете Народных Комиссаров СССР.
Курчатов предлагал включить этого человека в свою атомную команду.
Но на какие роли?
Сначала было высказано предположение, что «П.Л. Капица мог бы с успехом работать над диффузионной машиной». Но тут же Курчатов вдруг «вспоминал», что «… решение этого вопроса сейчас обеспечено член-корр. АН СССР тов. И.К. Кикоиным, член-корр. АН СССР тов. И.Н. Вознесенским и академиком С.Л. Соболевым».
Иными словами, подключать к этому делу академика Капицу не представлялось возможным.
Но зачем тогда вообще было заводить разговор о диффузионной машине? Затем, чтобы предложить Петру Леонидовичу должность «консультанта по работам над диффузионной машиной». Блестящий учёный и… консультант!
Следующей задачей, которая, по мнению Курчатова, «могла бы быть поручена акад. П.Л. Капице» — это «задача промышленного получения тяжёлой воды». Но тут же следовала оговорка: «Над получением тяжёлой воды в Ла.б. № 2 АН СССР работает проф. М.О. Корниец, но ввиду сложности, срочности и важности задачи необходима независимая работа над ней ряда учёных».
Таким образом, в Лаборатории № 2 Капице предлагались роли только второго плана.
А вот И.К. Кикоину Курчатов доверял. Хотя, как мы помним, специалистом в атомных делах Исаак Константинович не являлся.
Кроме академика Капицы в курчатовском письме предлагалось привлечь «для работ по проблеме» академика А.Ф. Иоффе, известных физиков: профессоров Л.Д. Ландау, К.Д. Синельникова, А.К. Вальтера, Л.А. Арцимовича, а также академиков Н.Н. Семёнова и Несмеянова (фамилию выдающегося советского химика-органика Александра Николаевича Несмеянова Курчатов почему-то привёл без инициалов).
По поводу кандидатуры А.Ф. Иоффе в письме сказано следующее:
«Академик А.Ф. Иоффе, вице-президент АН СССР. выдающийся учёный, создатель большой школы советских физиков. В 1942 году он был привлечён как научный организатор работ над ураном, но в дальнейшем руководство было возложено на меня.
Научные интересы ак[адемика] А.Ф. Иоффе далеки от тех вопросов, которые существенны для проблемы урана, и поэтому широкое привлечение его к работе нерационально».
Иными словами, от помощи своего учителя Курчатов отказывался категорически. Предлагая ЛФТИ и его директору заняться решением «частных задач».
Подобную жёсткость курчатовской позиции, скорее всего, можно объяснить теми изменениями, что произошли к тому моменту в советском обществе. Иосиф Виссарионович Сталин, бывший нарком по делам национальностей, вдруг резко изменил своё отношение к национальному вопросу и стал поощрять настроения черносотенного толка. В стране, трубившей на весь мир о своей политике интернационализма, неожиданно возникли ростки антисемитизма.
И в атомной Лаборатории появлялись люди с шовинистическим душком. Их волновали не столько «урановые проблемы», сколько то, что «атомными делами» занимается слишком много людей еврейской национальности.
Многочисленные «сигналы» о том, что в кадровом составе ряда советских ведомств слишком завышен процент «отдельных нацменьшинств», стали поступать отовсюду. Как бы отвечая на них, в республиканские ЦК, крайкомы и обкомы был разослан документ, написанный главным партийным кадровиком страны Советов Георгием Маленковым. Этот циркуляр (его стали называть «маленковским») чётко разъяснял, на какие должности можно, а на какие нельзя назначать евреев.
