В гору - Анна Оттовна Саксе

— Но кто именно? — настаивала Мирдза.

— Рудис Лайвинь.

— Откуда он это взял? Давай его сюда. Я хочу выяснить.

— Он вышел. Действительно, это выдумка? — удивилась Зента.

— Конечно, выдумка!

— Но почему ты пришла пешком? — недоверчиво спросила Зента. — И часиков на руке нет.

— Я вчера в темноте слетела в канаву, — сказала Мирдза. — Погнула у велосипеда спицы. Часы от сотрясения остановились.

— Чего только люди не выдумают, — негодовала Зента. — Рассказывали, что на тебя сразу же за местечком напали красноармейцы. Все забрали, в одном платьице домой прибежала. Мать заплакала, когда увидела. Ее чуть было удар не хватил.

— Я все же хотела бы знать, кто это наговорил Рудису Лайвиню, — не унималась Мирдза. — Ты его не спрашивала?

— Кажется, швея Тауринь, — вспомнила Зента. — А ей Балдиниете передала или кто-то другой из соседей, видевший твою мать.

— Сплошная ложь! Кто-кто, а уж моя мать не может выдумать таких побасенок. Их, должно быть, тут же в местечке сочинили, — сердилась Мирдза.

— Ну и хорошо, что это только сказки, — обрадовалась Зента. — Нечего об этом больше говорить. Только что звонил товарищ Бауска. Все в порядке. Делянки обменяли, будем рубить в своих лесах. Завтра лесник укажет. Жаль, что не пришла раньше, могла бы сама с Вилисом поговорить. Сегодня было хорошо слышно.

По дороге домой Мирдза зашла к Тауринь. Ей хотелось установить первоисточник слухов. Если никто ночью не видел, как ее ограбили, значит здесь что-то неладно. В таком случае, слухи шли от самих грабителей.

Тауринь сказалась ничего не знающей. Сегодня к ней приходила парикмахерша примерять платье и рассказывала, что идут такие слухи. Швея даже не спросила, кто их пустил.

— А сразу же передали Рудису, чтобы разнес по волости, — насмешливо сказала Мирдза.

— Разве я отвечаю за то, что другие говорят, — обиделась Тауринь. — Я передавала, что слышала. Разве уж теперь и говорить нельзя. Ну и времена настали.

— Не сердитесь, — улыбнулась Мирдза, пытаясь успокоить возмущенную швею. — Я только хотела сказать, что вам наболтали глупостей.

— Теперь я и сама вижу, — подобрела швея. — Говорили, что с вас пальто сняли, а сами вы вся в синяках.

Мирдза пошла к Лисман. Чем больше она будет показываться на людях, тем скорее затихнут разговоры. Парикмахерша тоже не могла точно сказать, откуда взялись такие слухи. Ей рассказывала почтовая барышня. Сегодня утром она вышла погулять и будто бы слышала, как об этом говорили две крестьянки. Одна сказала, что мать Мирдзы со слезами на глазах поделилась с ней.

Не задерживаясь, Мирдза пошла домой. Спрашивать у Майги она не станет. Все равно от нее не узнаешь больше, чем от других. Странная, очень странная вся эта история! Мать и не подозревает о вчерашних ужасах. Что-то неладно. Если никто не видел, то у кого-то есть связи с раскрашенными грабителями.

Грабителей она вдруг мысленно связала с осенними воззваниями «латышских патриотов». Кто они, где они обитают и у кого с ними связь? Эти три вопроса, как холодные гадюки, обвивали ее сердце, вселяя в него тревогу.

15

КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ

Уже вторую неделю Мирдза проводила в лесу и приходила домой лишь с наступлением сумерек. Она и Пакалн договорились, что вместе заготовят свои нормы дров.

— С твоей молодостью да с моей мудростью можно горы валить, а не только деревья, — радовался старик.

Эмме Сиетниек никто не помогал, время от времени она отрывала от школы мальчика — Густ и не думал помогать и никого в помощники не нанимал. Эмма свою норму выполнила бы, но Густ настаивал, чтобы она работала и за себя и за него — не станет же он даром кормить ее с детьми. У старой Лидумиете некого было послать в лес, и она не знала, как поступить, но Пакалн подмигнул Мирдзе — разве мы, такие силачи, дадим соседке осрамиться. Думини в лесу совсем не показывались. Когда Мирдза, как уполномоченная десятидворки, зашла к ним напомнить, что нужно поторопиться с заготовкой дров, Ирма обиженно начала ей толковать, что ее муж тот же инвалид войны, ведь ступню он потерял из-за войны, и от такого несчастного калеки, право, нельзя требовать, чтобы он все выполнял наравне с другими. Август Мигла отговаривался тем, что, когда месяц на ущербе, нельзя рубить лес, дрова все равно будут сырыми и очень долго не просохнут. Куда горожане денут такие дрова? Он подождет новолуния и тогда — раз-два и нарубит. Что правительство прикажет, то и сделает, но он, старый хозяин, ни разу в своей жизни не заготовлял дрова, когда месяц на ущербе, и теперь не станет делать своему ближнему того, чего сам себе не желает.

— Такие дрова только шипят, от них ни тепла и вообще проку никакого, — закончил он свои рассуждения.

Саркалиене считала, что уже миновали те годы, когда ей надо было работать, а дочь Мальвина — новохозяйка, у нее нет ни пилы, ни топора.

— Что поделаешь — барин остается барином, — насмешливо протянул Лауск во время обеда у костра, обводя взглядом лесорубов. — Они только усмехаются — пусть, мол, работают дураки да старые лошади. Слишком уж нежно с ними обращаются. При немцах Вилюм Саркалис с ружьем подступал, если кто вовремя в лес не выходил.

— Грозные господа долго не властвуют, — вставила Балдиниете. — Вот тот же Вилюм, его и след простыл.

— Откуда знать, может, теперь в Германии большим человеком заделался, — рассуждал Лауск.

— Ну, там у них своих дрессированных собак достаточно, — усмехнулся Гаужен. — Хотя латышей туда нагнали целые легионы, может, нужен, который бы и на своем языке лаял.

— Пусть лает, лишь бы не кусался, — добавила Балдиниете. — Много зла он натворил в эти годы. Мне кажется, что этот человек по ночам не может спокойно спать.

— Думаешь, его совесть мучает? — спросил Гаужен. — Навряд ли есть у такого человека то, что называется совестью.

— Пусть у него и нет совести, но страх не дает покоя, — продолжала Балдиниете. — Я видела, как Грислис, тот, что внучку Лизы Цируль застрелил, однажды на свадьбе выскочил из-за стола, когда в кустах что-то зашуршало.